Страница 6 из 11
Красная звёздочка (повесть-сказка)
Сначала я не поняла, почему Наташка упирается. Даже подумала, что её кто-то держит! Деньги я достала давно и уже хотела протянуть их продавщице, но Наташа круто обернулась и стремительно ринулась в толпу. Я за ней: ведь если она потеряется в такой толчее, найти её совершенно невозможно. Люди разъединяли нас, а юркая маленькая Наташа пробиралась к своей цели быстрее, чем я успевала за ней. Наконец она остановилась, я схватила её за воротник, запыхавшаяся, и прикрикнула: «Да что ты!» А все остальные слова застряли у меня в горле.
Здесь продавали пироги с фасолью.
Большие и плоские, как рукавицы, они лежали горкой и обещали сытость. Наташа смотрела на них немигающими огромными глазами и молчала. Она не смела просить, только подошла к прилавку и оперлась на него остреньким подбородком.
Так были они совсем рядом: худенькая девочка с синеватым от холода личиком и блюдо толстых серых пирогов с фасолью.
— Ты сказала — вкусненькое, — несмело произнесла Наташа, — купи этот большой хлеб, — и шёпотом добавила: — Его хватит на целый день.
С базара мы шли молча. Наташка уплетала пирог с фасолью, поглядывая на меня, а я улыбалась. Для Наташки. Хотя мне было совсем невесело.
— Прощай, — сказала я хорошей этой девчушке, — расти счастливой.
— Ты к нам приходи в гости. Мы же тут недалеко живем, — радушно пригласила Наташка, аккуратно собрав крошки на руке и высыпав их в рот. Она уже ушла, но спохватившись, обернулась и звонко крикнула:
— Спасибо!
О, господи, чуть не забыла. Погоди, Наташка!
Я быстро разделась. Странное это было зрелище: раздевание на морозе. Свернув всё в тугой свёрток, отдала его девочке:
— Маме отнесёшь, поняла?
— Поняла, — кивнула она.
— Теперь иди. Быстренько иди, мама ждёт!
К счастью, Наташа, переполненная впечатлениями, побежала к дому бегом.
Теплая звёздочка согрела мне ладонь.
— Возвращаюсь, — сказала я, начиная стучать зубами. — Возвращаюсь…
Хлебный ларёк качнулся, стал расплываться там, за огромным окном. И вот уже по стеклу разбегаются струйки дождя, размывают изображение. Моя протянутая рука коснулась стекла картины…
— Ух, и холодно там! — замёрзшие губы еле выговорили эти слова, когда я снова очутилась в квартире Сыроярова. Я попрыгала, постучала босоножкой об босоножку — ноги никак не хотели согреваться.
— Ты как воробей взъерошенный, — улыбнулся Фёдор Антонович. — Прыгаешь, головой мотаешь.
— Замёрзла, вот и мотаю, — обиделась я.
— Садись, отогрейся, — он подвинул кресло. — Устала, наверно?
— Да нет, не устала. Просто ещё немножко там, в прошлом. Как же они трудно жили! Совсем не то, что теперь.
— И теперь бывает по-разному. Вот посмотри.
Фёдор Антонович пододвинул мне книгу. На фотографии — мальчик, наверно, первоклассник. Сидит на городской улице перед коробкой или подставкой. В руках у него — сапожные щётки. В каждой руке и о щётке. И ещё ноги, много ног людей, идущих мимо.
— Это что, из старинного фильма?
— Нет, это детство, Лана. Сегодняшний день в сегодняшней капиталистической стране. Чистильщик обуви.
— Но он же маленький! Разве таким маленьким можно работать?
— Ты можешь сама спросить его об этом.
— Но он же на картинке!
— Здесь на картинке, а там, в далёком городе, — живой, сидит и чистит чужие туфли. Ты можешь с ним встретиться.
— Звёздочка? — догадываюсь я. Сырояров кивает.
Я совершенно согрелась, но вдруг там тоже зима?
— Ты же видишь лето, — старик показывает на картинку.
— Хорошо. Я отправляюсь.
Звёздочка сама появляется в ладони, тёплая и мерцающая. Поворачиваюсь лицом к картине, пристально смотрю. Она стремительно уменьшается, становится совсем крохотной и аккуратно вкладывается в квадрат звёздочки. На экране отлично видно, как мальчик помахивает щётками и вроде бы даже напевает, но слов не слышно. Эй, погодите! Я же не знаю другого языка!
Фёдор Антонович кладёт мне на лоб руку, я чувствую покалывание.
— Ты идёшь в параллельное время. Будь осторожна. Ни во что не вмешивайся. Береги себя — это не безопасно. Может, передумаешь?
Нет, не передумаю. Я отправляюсь к тебе, мальчик. Ты даже и подумать не можешь, что сейчас, через несколько секунд, мы встретимся.
Джон-Джоан
— Вам здесь просто нравится стоять? Или вы хотите почистить обувь?
Мальчик смотрел на меня приветливо и помахивал густыми сапожными щётками.
— Гм, на мне же босоножки — два ремешка впереди, два ремешка сзади. Ноги мне, что ли, начистить, чтоб блестели, как новенькие!
— Но я забыл дома крем-брюле! — подмигнул мне мальчишка, и мы вместе расхохотались. Так я познакомилась с Джоном.
— У тебя много работы? — Я присела возле него на корточки.
— Да как сказать. Все зависит от погоды. Самая лучшая погода такая: сначала дождь. — Джон отложил щётки, чтоб удобнее жестикулировать. — Хорошенький такой дождичек, чтобы лужи. Потом солнышко. Соображаешь?
Я честно призналась:
— Нет.
— Не годишься в чистильщики, — скорчил гримасу Джон. — Если дождь, значит, грязь, а если солнышко — она же засыхает! На туфлях! Куда идёт человек? Ко мне! Почистили, а тут снова дождь! Потом солнце! Он опять ко мне. А куда ему деваться? И так целый день.
— Целый день туфли чистит? Один человек? — изумилась я.
— Тьфу ты, почему же один? Все!
— Но ведь не всегда же такая погода получается!
— В том-то и дело, что не всегда. Это мечта у меня такая, поняла?
— Эй, парень, почисть-ка мне правый башмак!
На невысокую подставку опускается коричневый тупоносый ботинок.
— А левый, сэр? — спрашивает Джон, ловко орудуя щётками.
— А левый потом, если мне понравится правый! — смеётся хозяин ботинка. Уходя, он бросает Джону монетку, и тот на лету подхватывает её.
— Ловко! — говорю я, — весёлая у тебя работа!
— Конечно, весёлая, — усмехается Джон. — А это видела?
Он откинул со лба волосы.
На лбу темнела подсохшая ссадина.
— Ударился что ли?
— Ага. Об чужой кулак. Слишком весёлый клиент попался.
— И ты смолчал?
— Нет, почему же? Я сказал: «Извините, сэр!»
— Надо было пожаловаться!
— Кому, извините, сэр?
— Ну, я не знаю… Учительнице, маме, милиционеру. То есть полицейскому!
— Ну, ты даёшь! — Джон звонко хохочет, совсем как девчонка. — Откуда ты такая взялась, скажи пожалуйста!
— Откуда, откуда, из Советского Союза! — выпаливаю я.
— Откуда? — Джон поднимается со своего сидения. Глаза у него становятся круглыми, как двухкопеечные монеты.
— Ты что, глухой? Из Советского Союза! Из СССР! Понял?
— Врёшь! — Джон растерянно улыбался. — А ты можешь дать мне что-нибудь на память? А то ведь мне не поверят, что я видел девочку из Советского Союза!
Я пошарила в карманах. Да-а, с сувенирами у меня не очень. Обёртка от «Тузика». Помятая. Ещё бумажка. Ага, это на математике мне Серёжка написал: «Два плюс два — баранья голова». На моего соседа намекал. А сосед — мальчик как мальчик, только фамилия у него такая — Баранов. Ну и что? Между прочим, на свете жил такой знаменитый писатель — Лев Толстой. Может, какой-нибудь Серёжка его толстым львом дразнил. Чтоб дразнить, ума много не надо. А у нас целая полка книг Льва Толстого стоит. И Баранов ещё ого напишет. Может быть. Нет, такую бумажку не подаришь — вдруг у Джона фамилия какая-нибудь этакая. Он ведь может не понять Серёжкиного юмора, и получится международный конфликт — Джон всё-таки иностранец. То есть я, получается, иностранец. Иностранка. Фу-ты ну-ты!
И сунула всё обратно в карман.
— Потом что-нибудь подарю. И, пожалуйста, Джон, никому об этом пока не рассказывай. Это секрет, понимаешь?
Не хватало, чтоб меня кто-нибудь куда-нибудь повёл и стал выспрашивать, каким образом я здесь очутилась.
— Секрет! — для большей убедительности я произнесла это слово зловещим шёпотом. — Поклянись, что не проболтаешься!
— Да ладно тебе! — Джон почесал за ухом и сказал поморщившись: — Не хочу быть у тебя в долгу. Секрет за секрет. Подойди поближе, тихонько скажу.
Сейчас. Так я и разбежалась. Знаем эти шуточки — там и секрета никакого нет, а за волосы дёрнет или щелчок даст. Мальчишка всё-таки. С ними дружить дружи, а ухо востро держи.
Джон, наверно, понял мои мысли, потому что оглянулся по сторонам и сказал грустно:
— Не бойся ты. Я ведь тоже девочка. Вот такой у меня секрет.
Где ты, мягкое кресло Фёдора Антоновича! Я бы в тебя плюхнулась!
— Как — девочка? Чего же ты мальчиком притворяешься?
— Теперь я верю, что ты не наша. У вас, наверно, берут на работу и девочек. А у нас — только мальчиков…
— Не подержишь ли собаку, Джон, я куплю сигареты.
— Конечно, сэр! — с готовностью откликнулся Джон. Через секунду поводок красавца-пса, лениво посматривающего по сторонам, был у него в руках. Казалось, пёс даже не заметил, что хозяин его ушёл по делам.
— Привык к людям, — объяснил Джон. — Они часто здесь, прямо на улице фокусы показывают, а потом собака со шляпой в зубах собирает монетки.
— В старом кино об этом показывали, — тихо сказала я, — только название не помню.
Мне стало не по себе и из-за собаки, и из-за её хозяина, который вот уже идёт, закуривая на ходу. Показывать фокусы на улице и собирать монетки…
Они ушли, оставив в руке Джона мелочь.
— Это мой заработок, — сказал он, подбросив белый кружок.
— А остальное?
— Остальное нужно всё до самой маленькой денежки отдать хозяину, если хочешь удержаться на работе. А мне особенно. Ведь он никак не хотел меня брать сначала на работу. У тебя есть отец?
— Есть.
— Работает?
— Да.
— И мама работает?
— Да, и мама. А что?
— Повезло вам. Мой папа тоже работал. Но его придавило плитой. Он плиту нёс на плечах, поскользнулся — и пожалуйста. Теперь ничего не может, только кашляет так, что спать невозможно. Ну, и, конечно, безработный. Какая уж тут работа!
— Лечить надо, — посочувствовала я.
— Да уж лечили-лечили… Все деньги пролечили. У нас были кое-какие сбережения, словом, скопили немного. Но когда это случилось, все пошло-поехало. Больницы, врачи. Вот деньги и ушли, как дождевая водичка! — Плотно сжатые ладошки разбежались: — Были и нету!
Тогда мама и сказала: «Джоан», — меня зовут Джоан, но я уже забываю это имя, — «Джоан, — сказала мама, — для того, чтобы у человека была чистая обувь, её кто-то должен чистить. В нашем городе это делают многие дети. Почему бы тебе не попытаться…»
«Но, мама, мне бы хотелось ходить в школу!» — возразила я.
«А мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь зарабатывал в нашей семье», — вот что ответила мне мама. И я её понимаю… Ты нанималась когда-нибудь на работу?
