Страница 7 из 19
Папа сложил первый ряд, и Мати по складам прочел:
МЕ-ТЕЛЬ
Вслед за ним, постукивая кубиками, начала выкладывать слова мама, а Мати медленно читал:
ЗУЛЯ-КАПРИЗУЛЯ
СВЕТИТ СОЛНЫШКО
ЦВЕТУТ ЦВЕТЫ И ПОЮТ ПТИЦЫ
Папа сразу же составил ответ, и Мати читал дальше:
СОЛНЦЕ ПРОПАЛО
У ЦВЕТОВ СПЯЧКА
А ПТИЦЫ НАДЕЛИ ШУБЫ И СИДЯТ ЗА ПЕЧКОЙ
В эту минуту кто-то постучал в окно. Серенькая птичка с черной головкой, белым воротничком и желтой грудкой заглядывала в комнату.
— Видишь, синице пора завтракать, — сказала бабуля, принесла из кухни кусочек сала и пристроила его в кормушку. Вскоре появились еще две синицы и начали усердно, но аккуратно соблюдая очередь, поклевывать сало.
Между тем метель стихла, и на улице заметно посветлело.
Наконец папа сказал:
— Ладно, хорошего понемножку! Пошли во двор!
— Пошли! — обрадовался Мати.
— Слишком сыро, — возразила мама.
— Не беда, что мы — сахарные, не растаем, — решил папа и живо собрал кубики.
— Тупс тоже пойдет, ладно? — заныл Мати.
— Куда ж он денется? — сказал папа.
В ответ на это Тупс издал звук, похожий больше на петушиный крик, чем на лай, и пока все одевались, он прыгал вокруг как шальной и визжал от радости: по его мнению, на свете не было ничего приятнее прогулки!
— На улице просто загляденье: снег мокрый и отлично лепится, — заметила Буратино. — У вас выйдет бесподобная снежная баба. Ах, как я вам завидую. Но ничего не поделаешь — через час мне в театр.
Буратино была права: лучшей погоды для снежной бабы не придумаешь!
Мати, папа и мама скатали три снежных кома: один огромный, другой чуть поменьше — для туловища, и третий еще меньше — для головы. Прилепили руки, потом мама принесла из подвала старый синий горшок, здоровенную морковку и два кусочка угля. Горшок стал шляпой, морковка — носом, а угольки — блестящими глазами. И как только у снежной бабы появились глаза, она будто ожила.
Это понял и Тупс: он сразу подобрал хвост, шерсть у него на загривке встала дыбом, рыча и гавкая на бабу, он медленно попятился.
Папа с мамой пошли в киоск за газетами, а во дворе…
— Почему у нее на голове горшок? — спросил вдруг кто-то у Мати за спиной. От неожиданности он вздрогнул и оглянулся.
Это была Майли из дома напротив. Вообще-то она ходила в детский сад, но по воскресеньям сидела дома.
— Какой же горшок! — обиделся Мати. — Это шляпа.
— Нет, горшок! — уперлась Майли, и Мати понял, что спорить бессмысленно. Никогда ему не удавалось объяснить Майли что-нибудь или поиграть с ней, потому что Майли на все смотрела другими глазами. Вот как сейчас.
Конечно, это был горшок, старый, продавленный горшок. О чем тут спорить. Но горшком он был до тех пор, пока Мати не водрузил его на голову снежной бабе. Тут он сразу превратился в фасонистую шляпку. Это же ясно, как дважды два!
— А для чего эта морковка? — снова спросила Майли.
— Какая морковка! — разозлился Мати. — Это же нос!
— Нет, морковка! Нос совсем не такой. Разве у тебя на лице морковка растет? У тебя, и у меня, и у всех на лице нос, маленький и розовый, и никакого он не морковного цвета! Морковка не растет на лице. Она растет на грядках, а зимой мы покупаем ее в магазине, — закончила Майли наставление о разнице между морковкой и носом.
Майли была ужасной занудой, и говорить с ней — сущее наказание. Мати отвернулся и стал лепить из снега собаку.
— Верблюд! — объявила вдруг Майли.
Мати заинтересованно оглянулся: в жизни он не видел настоящего верблюда. Только по телевизору. Но верблюда нигде не было.
— Да вот верблюд! — кивнула девочка на собаку из снега.
— Это собака!
— Нет, верблюд! — повторила Майли. — У него на спине горб.
У Мати лопнуло терпение:
— Сама ты верблюд!
В ту же минуту — бах! — большой снежок попал девочке в подбородок и рассыпался, забив ей снегом рот. Это невидимый Засыпайка решил вступиться за друга и отстоять честь скульптора.
Но Майли и не думала сдаваться. Она в свою очередь схватила пригоршню мокрого снега и затолкала Мати за воротник.
Секунду спустя по снегу катался огромный ком, из которого торчали ребячьи ноги, руки и вихры. А пестрые шапочки, как яркие цветы, цвели в сугробе.
Вмиг распахнулись два окна — одно в квартире Мати, другое — в доме напротив, и два строгих голоса позвали:
— Мати, немедленно домой!
— Майли, сейчас же домой!
Клубок распался, и дети с ног до головы в снегу поплелись по домам.
— Вам ни на минуту нельзя доверить мальчонку! Смотри, варежки насквозь мокрые, шапки нет, вся голова в снегу!
Буратино в прихожей стягивала с Мати мокрую одежду, не переставая при этом корить его родителей. Она устроила им форменный разнос, а папа и мама послушно стояли с виноватыми лицами.
Засыпайке стало жаль их. И надо же было получить нахлобучку именно сегодня, в предпоследний день каникул! А все из-за него. Драку-то начал он, хоть и не нарочно.
— Не понимаю, что здесь творится? — раздался голос бабули. Она появилась в дверях кухни с поварешкой в руках, окутанная целым облаком дразнящих запахов. Бабуля готовила праздничный ужин: ведь вся семья в сборе.
— Не понимаю, что тут творится, — повторила бабуля, хотя ей сразу все стало ясно. — Буратино, что ты копаешься! Парень уже большой, сам может раздеться. А ты опоздаешь в театр — через полчаса спектакль.
— Вот тебе раз! — спохватилась Буратино, схватила шапку, папа быстро подал ей пальто, и через секунду бабушка уже мчалась вниз по лестнице.
— Постой! Буратино! — бабуля выбежала следом. — Куда ты понеслась в тапочках!
— Вот тебе два! — донеслось с лестницы, и Буратино влетела обратно в прихожую.
— Какая ты рассеянная, смотри — сыграешь вместо Золушки Красную Шапочку! — пошутила бабуля. — Все будут играть «Золушку», а ты вместо того, чтобы ехать к принцу на бал, пойдешь с корзиночкой в лес — относить бабушке печенье и варенье.
— Не волнуйся! — сказала Буратино, напяливая левый сапог на правую ногу и удивляясь, почему не застегивается молния. — Сегодня у нас «Золотой ключик».
«Золотой ключик» был любимым бабушкиным спектаклем, а Буратино — любимой ролью, за это ее так и прозвали дома и в театре.
— Буратино, что ты делаешь? — в отчаянии крикнула бабуля.
В прихожую вышел дедушка. Без лишних слов он опустился перед Буратино на колени и помог ей надеть сапоги. Потом поцеловал ее в щеку и сказал:
— Счастливого пути, дорогая!
А в углу прихожей между лыжами и зонтами сидел Засыпайка и наслаждался семейной жизнью.
