Страница 16 из 21
Двое на одном велосипеде (повесть)
Глава 15. Свинцовое сердце
Два дня не видел Вася Саньку, возился на участке, читал, купался в Мутном пруду и с трудом уклонялся от непрерывных визитов Эдьки: тот буквально брал его, как крепость, приступом, но Вася был неприступен.
Два дня не видел он Саньку, два бесконечных дня!
А на третий к нему прибежал Крылышкин — видно, кончился срок заключения. Непривычно встрёпанный, напуганный, он, задыхаясь, выпалил Васе в лицо, что на стройке что-то случилось — какую-то студентку не то задело железобетонной плитой, не то она, студентка, упала со свинарника; Санька с бригадиром Мишей прибежали в посёлок и о чём-то говорят с тётей Лерой.
Вася бросился к Санькиному участку.
Крылышкин сказал чистую правду: бородатый бригадир Миша с каской в руке и Санька разговаривали у крыльца с тётей Лерой. Лицо у неё было очень сдержанное, строгое. Выслушав их, она коротко кивнула и быстро прошла в дом, а Санька с ключом в руке кинулся к гаражу.
— Чего, чего она сказала? — Вася побежал за ним.
Санька был серьёзен и не слишком разговорчив.
— Несчастный случай на стройке… Я там был, — ответил Санька, открывая дверь гаража, — надо везти в больницу… Я сказал студентам, что у нас есть машина и тётя Лера дома… Сейчас поедем за раненой…
Через несколько минут к ним подошла тётя Лера в спортивных брюках и куртке, села в машину, завела мотор, выехала из гаража и позвала в кабину бригадира. Миша тотчас влез и захлопнул дверцу.
— Тёть Лер, а я? — Санька подскочил ко второй дверце.
— Тебя не могу: нужно оставить место для девушки. — Тётя Лера решительно крутила баранку, разворачивая «Москвич», и через плечо смотрела назад.
Как раз в это время к гаражу подошёл со своей неизменной резной палочкой дед Демьян. Он, видно, уже знал обо всём, лицо у него было грустное, немного даже уныло-скорбное.
— Я не займу много места… Я сбоку где-нибудь примощусь! Даю вам слово! — в отчаянии крикнул Санька. — Я помогу нести её!
— Я сказала: нельзя! — ответила тётя Лера, и машина помчалась к воротам посёлка.
Дед Демьян стал закрывать на увесистый замок дверь гаража, покряхтел и бросил Саньке:
— Мы-то добрые и не отказываем, когда нужно, а они, твои студенты, не так-то деликатны с нами… Трудно им было поработать у нас? Инструмент и материал даровые, и я бы хорошо заплатил, а ведь не пожелали…
— Ты к чему это? — сразу полез в бутылку Санька. — «Москвича» пожалел, что ли?
— Ничего я не пожалел, паршивец! Коли беда, нельзя не помочь. Я про то, что для других ты хорош, а у себя в семье как враг действуешь… Да и прежде чем что-то пообещать, нужно согласие у старших спросить… Легко обещать то, что тебе не принадлежит, и беспокоить других, не считаясь с тем, что…
— Не думал же я, дед, что ты такой! — оборвал его Санька, ударом ноги откинул калитку, шагнул на участок и уже из-за забора крикнул: — Тебе бы свалиться со свинарника, и сломать ногу, и кричать о помощи… Понял бы кое-что! Да ты не свалишься, ты осторожный, разумный, не ходишь по краешку!..
Вася пошёл за Санькой.
Он уже сидел с Мариной возле куста крыжовника и неразборчиво, сбивчиво и быстро говорил, резко жестикулируя. Что он говорил, Вася понять не мог.
Он остановился в нескольких шагах от них, не решаясь подойти, до того Санька был разгневан. Вася расслышал только несколько обрывков фраз: «Ненавижу таких… Я бы!… А ещё люди… И ты хороша: не можешь открыть ей глаза на деда!» — «Я открыла, мама всё понимает…» — «Всё да не всё! Взяла бы меня в машину, если бы всё понимала!»
Так и не подойдя к ним, Вася спросил издали, и голос его прозвучал просительно и жалобно:
— А мне можно к вам?
Санька вскочил с земли.
— Чего же нет, иди сюда! — Быстрые карие Санькины глаза обежали участок. — Знаешь, что мы будем делать сейчас? Дед будет ругаться — и пусть. То, что ему плохо, нам с тобой хорошо… Мы будем плавить свинец! Осточертел мне дед вот так! — Санька резко провёл ребром ладони по горлу и побежал в свой полуигрушечный, полунастоящий домик, вынес из него кусок толстого тусклого кабеля и тупым топором принялся рубить его, отбрасывая сверкающие на срезах куски. — Собирай, Васька, топливо!
Вася стал ползать возле козел, собирать в кучку щепки и сухие еловые шишки.
Он очень любил плавить свинец и не раз с Санькой и папой (и папа, оказывается, любил это в детстве) отливал из него разные вещи — пистолет, нож, кортик, рыбку… Но у Саньки выходили эти вещи неизмеримо лучше, чем у Васи с папой: точней оттискивал форму в сырой глине и аккуратней заливал в эту форму расплавленный свинец, поэтому и отливки получались аккуратней и чище. Года два назад подарил он Васе свинцовый якорь — честь по чести, с лапами, штоком и ушком для цепи, тяжёленький и гладкий; до сих пор хранит его Вася: висит он на цепочке на стене возле его подушки…
Вася подносил щепки и шишки к их плавильной кирпичной печке (она находилась за калиткой у еловых посадок: поставить на участке дед Демьян не разрешил), а Санька лихорадочно работал: вытащил из своего домика старое ведро, наполовину наполненное каменным углем, который он подобрал на бетонке, мешок с шишками и берёстой, загрузил ими печку, потом плеснул из ковшика воду в большой ящик с глиной для форм. Плеснул и стал одной рукой размазывать воду, равномерно распределять на поверхности глины.
Пока вода медленно впитывалась в трещины и глина разбухала, Санька затолкал в печку принесённое Васей топливо, побрызгал предварительно керосином из бутылки, поджёг, поставил сверху обгоревшую кастрюлю с длинной ручкой, набросал в неё куски свинца и надоевшие ему отливки: сидящую птицу, черепаху, щуку с открытой пастью и большого лебедя с высокой, плавно изогнутой шеей.
Васе стало жаль этого лебедя — сейчас он потеряет форму, растает и превратится в подёрнутую желтоватой плёнкой тяжёлую свинцовую жидкость.
— Сань, оставь лебедя, — попросил Вася.
— Зачем он тебе? Сделаем что-нибудь похлеще!
Вася не стал больше просить.
— Ещё неси топливо, чего сидишь! — прикрикнул Санька, и Вася снова принялся рыскать по участку и ельнику.
Марина по-прежнему сидела возле куста крыжовника и, как показалось Васе, тихонько плакала. Хотя и делала вид, что читает. Она то и дело подносила к глазам руку — наверно, снимала слезинки. Так однажды, обидевшись за что-то на папу, плакала его мама, плакала затаённо, беззвучно и в отдалении — на краю участка, — чтобы никто не догадался. Но Вася увидел, и не столько увидел, сколько почувствовал, и, помимо его желания, на глаза стали наворачиваться слёзы. Ох как зол он был тогда на папу!
Почему же плакала Марина? Обиделась? На что? Ведь её мама сразу же поехала на стройку. Наверно, Санька говорил и ещё что-то обидное о тёте Лере.
Через несколько минут перед печкой неожиданно выросла высокая сутулая фигура деда Кхе, вынырнувшего из-за ёлочек.
— Вы опять за своё? Долго ли в такое жаркое лето вспыхнуть пожару? — Он снял старую соломенную шляпу без ленты, выразительно кхекнул, вытер вспотевший лоб и угрюмо покачал головой. — Вам забава, а какая может быть беда, одной искорки достаточно…
— Погасим, — бросил Санька.
Дед хотел что-то возразить, но вдруг ойкнул, сморщился и шлёпнул себя по голове.
Вася удивлённо уставился на него.
— Пчела, — дед Кхе перекосился от боли.
— Надо вытащить жало, — сказал Санька, — а то может раздуть. Давайте вытащу…
— Ничего, не раздует, — слегка даже обиделся дед Кхе и нахлобучил на голову шляпу. — А вы вправду занялись бы делом, мостики бы починили на дороге, толк был бы…
Эти слова Санька пропустил мимо ушей, и дед Кхе ушёл, продолжая ворчать.
Вася снова стал собирать топливо. И пока он собирал его, Санька что-то выреза́л ножом в ящике с сырой глиной. Потом засовывал новую порцию щепок и сухих сучьев в печурку, а Вася пытался понять, что хочет отлить Санька. Пытался и не мог.
Когда куски свинца и все фигурки, в том числе и великолепный лебедь, осели, расплылись и погибли, превратившись в тяжёлую жижу, Санька взялся толстой брезентовой рукавицей за ручку кастрюли и осторожно, тонкой струйкой принялся лить в форму.
Свинец медленно двигался, заполняя все выемки и углубления, и скоро стал застывать. Санька подцепил палочкой затвердевшую фигуру, подождал с полминуты, поплевал на неё, полил водой, и та закипела, быстро испаряясь. И вот тут-то раздался пронзительный голос бабки Федосьи:
— Васенька, где ты? Вася!..
Васю так и передёрнуло всего. Он решил было спрятаться куда-нибудь, но из-за дома вышла бабка и стала звать его, уверяя, что он зачем-то срочно нужен.
— Иди, иди, — сказал Санька внезапно дрогнувшим голосом, — они тебя напрасно звать не будут.
Вася недоверчиво посмотрел на него, но спорить не стал и пошёл. Конечно же, он срочно был нужен бабушке Надежде, чтобы в который уже раз услышать, что нельзя надолго убегать с участка, не сказав куда, и что если ему очень уж нравится Санька, пусть позовёт его к ним. Они не будут против. Спокойно выслушав это, Вася сказал:
— Я скоро приду… — сорвался и побежал назад.
Навстречу ему по улочке медленно двигался тёмно-синий «Москвич». Тётя Лера вылезла из кабины, когда Вася поравнялся с машиной.
— Тёть Лер… — спросил он и запнулся.
— Тебя, наверно, интересует, как там дела? — помогла ему тётя Лера, открывая двери гаража. — Ещё неизвестно, рентген покажет, есть ли переломы…
К тёте Лере подбежала Марина и быстро, жарко, нетерпеливо заговорила:
— Мам, ну как там? Мам…
Вася юркнул в калитку и рассказал Саньке всё, что узнал.
Санька кивнул и вылил свинец в новую форму.
Вася поднял с травы отливку, сделанную из старой, непонятной ему формы, и опешил. Это был чёрт! Да, да, чёрт с длинным хвостом с кисточкой, на копытцах и с кривыми рожками. Он словно прыгал, плясал и при этом, широко разинув рот, хохотал своим чертовским смехом Васе казалось, он слышит этот смех… Ну и ну!
— Зачем звали? — сухо спросил Санька. — Дом загорелся? Или на участке наводнение?
— Да всё бабушки… — Вася прятал от стыда глаза. — Всё они беспокоятся, что со мной что-нибудь случится… Прямо не знаю, что делать с ними.
Санька вздохнул, потёр большим кулаком лоб и угрюмо пробурчал:
— Не завидую я тебе, Васенька… Думаешь, я не понимаю, в чём дело? Ноги моей больше не будет у вас! Ты живёшь не намного лучше меня… — Санька презрительно сплюнул.
Потом быстро вынул из формы новую отливку, снова сунул её в кастрюльку, из которой она недавно вышла, высыпал на землю верхний слой спёкшейся глины, полил ящичек водой, привычно разровнял рукой оставшуюся глину и вырезал в ней ножом что-то вроде репки. Вырезал ещё одну точно такую же репку, подправил пальцами, отошёл и стал ждать, когда свинец в кастрюльке расплавится.
К ним подошла мачеха.
Санька набычился и, опустив голову, напряг скулы в ожидании того, что сейчас будет.
— Саня, — мачеха остановилась возле печки, — мы её отвезли. Славная девушка… Обошлось бы всё…
— Должно, — невнятно пробубнил Санька и медленно поднял голову.
Мачеха не уходила; она стояла перед ними, зорко посматривая то на печку, то на Саньку с Васей, потом, обернувшись, кинула быстрый взгляд на Марину, уже сидевшую возле куста крыжовника, — от Васи не укрылся этот взгляд, — опять посмотрела на мальчишек, кажется, хотела что-то сказать, но почему-то не говорила. Затем легко нагнулась, подняла пляшущего чёрта и оценивающе прищурила глаза.
— Хм, странно! Что это тебя потянуло на чертей?
Санька напряжённо пожал плечами.
— А чёрт получился выразительный, другие твои отливки — так себе, а чёрт ничего… Не уничтожай его потом, ладно?
Санька сдержанно кивнул.
Мачеха ушла, и тогда Санька начал энергично действовать. Взял рукавицей ручку кастрюльки и принялся быстро лить свинец в две оттиснутые формы.
Когда отливки остыли, Санька вытащил их из формы и подал Васе.
Отлично сделанные, гладенькие, они приятно грели руки, но Вася взял их с каким-то странным, немного даже тревожным чувством: зачем он даёт ему их? Отлил бы что-нибудь необычное, интересное, а то ведь какие-то репки… Отдал бы ему того лебедя, вот бы Вася был рад!
— Подари их своим бабкам, — жёстко сказал Санька, — у них такие мягкие, такие непрочные сердца, так они волнуются за тебя!
Сердца! Конечно же, это были сердца! Как Вася сразу не догадался… Чего только не отливал Санька: и топорики, и кинжалы, и парусники, а вот сердца — первый раз.
Вася как-то смущённо, неловко улыбнулся и спросил:
— А зачем они им? У них что, нет сердец?
— Так я же сказал тебе: пригодятся; эти гораздо прочней тех, и не нужно будет так страдать за своего любимого внука.
Видя, что Вася не очень понимает его и думает, что он насмехается над ним, Санька совершенно ясно и чётко — значит, и так может! — сказал:
— Правду говорю. Авось пригодятся. Ну топай. Потом скажешь мне, как они благодарили тебя…
Вася взял ещё тепловатые тяжёленькие сердца и пошёл на свой участок. «Подарить им или не нужно? — думал он. — Лучше не дарить, могут обидеться».
Не нужно дарить. А собственно, почему не нужно? Боится он своих бабок, что ли? Они-то не очень считаются с ним и почём зря ругают Саньку. А он, Вася? Может быть, получат эти подарки и немножко призадумаются?
Бабка Федосья палочкой размешивала что-то в ведре и, согнувшись, так сосредоточенно делала это, что не услышала, как подошёл Вася. Она вздрогнула всем своим худым, костистым телом, когда он проговорил:
— Баб, вот тебе… От Саньки…
Вздрогнула, выпрямилась, взяла сердце, удивлённо посмотрела сквозь сильные очки и сказала:
— Что это? — Но, видно, сразу догадалась: — А зачем оно мне? Что я буду с ним делать? — И поспешно вернула сердце Васе: — Иди и отдай, у кого взял!
Васе стало жаль бабку Федосью. Ни за что ведь обидел.
Он пошёл к дому, спрятав оба сердца в карман. Он твёрдо решил не вручать Санькиного подарка бабушке Надежде. Мало ли что Санька велел. Так бабок ничему не научишь. У Васи должна быть своя голова. И она есть, есть! Но бабушка Надежда стояла на крыльце и поджидала.
— Ты что это ей давал? Покажи-ка мне.
— Ничего интересного! — Вася, не вынимая рук из кармана, с силой сжал оба тяжёлых, вгорячах отлитых сердца.
— Вася…
— И не проси, не проси, баба! — внезапно крикнул Вася, резко изменил направление и побежал к сараю.
