Страница 1 из 2
Егорка и Манюшка (сказка)
В деревеньке Тёплые Лопушки жила-была вместе с родителями девочка Манюшка.
Родители от зари до зари в поле работали, а Манюшка с братцем нянчилась. Братца звали Егоркой, и был он совсем маленький. Он ещё ни ходить, ни разговаривать не умел.
Манюшка по утрам щёки ему ладошкой утрёт, кашей с молоком накормит, а потом из высокой люльки кое-как, через край, вытащит и обязательно скажет:
— Ну и тяжеленный ты у нас! Прямо не Егорка, а Пуд Иванович… Пойдём-ка, пойдём, Пуд Иванович, на солнышко.
И вынесет Егорку на закорках во двор, усадит там под берёзой на мягкую мураву:
— Дальше мне тебя не унести. Здесь погуляем. Как мама наказывала.
Да только какое же это гулянье: всё во дворе да во дворе, каждый день на одном месте! Егорке, пока он маленький, конечно, и тут не худо, а вот Манюшке — скукота. Ей дальше охота, на улицу, на весь на вольный простор.
И всё думала она, как бы сделать так, чтобы желание сбылось, и вспомнила про деревянную тележку. В этой тележке Манюшку самою когда-то отец с матерью катали, а теперь она тележку под крыльцом нашла, пыль с неё смела и усадила в крепкий кузовок тяжёленького Егорку.
— Теперь нам обоим хорошо! Теперь я будто лошадка, а ты кучер. Поехали!
И они — поехали.
Катится тележка по улице, самодельные колёсики скрип да скрип, Егоркина белая голова над кузовком торчит.
А деревенский люд, старый да малый, тот, который и в добрую и в худую погоду завсегда дома, — из окон смотрит, кричит Манюшке:
— Ты куда это наладилась? Завёртывай с братцем к нам. 
А Манюшка отвечает:
— Нет! В доме-то мы и в своём насиделись. Мы поехали на простор за околицу, на вольный свет.
Тогда старый люд принимается пугать:
— Худо сейчас за околицей. Жара, тишь, и никого нету. Только полудница-птица летает, она вас утащит.
А Манюшка и опять машет рукой:
— Не утащит. Мы с Егоркой не боимся ничего, мы — бедовые!
И вот едут они всё дальше и дальше. Деревенька Тёплые Лопушки за высокой рожью скрылась, сама рожь повдоль пыльной дороги стеной стоит, не колышется, и никого кругом нет.
Не видать в знойном небе и полудницы.
— Зря нас пугали, Егорка. Сейчас вот проедем немножко, и начнётся вольный простор. Я знаю, мне отец сказывал.
И тут рожь ушла в одну сторону, дорога в другую повернула, и очутились они на зелёной лужайке, на высокой горушке.
Далеко внизу темнеет меж кустов речной омуток, в нём кувшинки, быстрые молнии рыбок, а за этим омутком, за речкой, такое луговое раздолье, что дух захватывает.
— Вот туда нам и надо бы, — говорит братцу Манюшка, — да боюсь, мне тебя обратно не вкатить… Да нам и тут неплохо.
Что правда, то правда. На лужайке высоко над речкой — славно.
Здесь и в жаркий полдень свежо и весело. Под тележкой у Егорки кузнечики гремят. Почти по-над самой землёй береговые ласточки вьются. С цветка на цветок мотыльки перелётывают.
А цветы — жёлтые купавки, клевер малиновый, синие колокольчики такие яркие, что маленький Егорка лишь завидел их, так в кузовке своём и заподпрыгивал радостно.
— Сейчас, — сказала Манюшка. — Потерпи чуть- чуть! Колокольчики тебе ни к чему, ты их в рот потянешь, а лучше я тебе насобираю земляники. По ополью, по траве она, смотри, какая крупнющая.
И Манюшка стала собирать спелую землянику. Правой рукой берёт, в левую пригоршню складывает. 
Складывает, на братца оглядывается, а как новую ягодку в высокой траве заметит, сорвёт её и ласково крикнет:
— Ау, Егорка, ау! Не бойся, я тут.
Егорка думает, что это сестричка затеяла с ним игру в прятки, подпрыгивает у себя в кузовке ещё пуще, пробует тоже сказать:
— Агу-у… Агу-у…
И так вот шаг за шагом отходит Манюшка всё дальше, на братца поглядывает всё реже, лишь голос ему подаёт да слушает, как он «Агу!» отвечает. Когда же алых ягод набрала полную горсть, то снова аукнула и — ответа вдруг не услышала.
Опять аукнула и — опять не услышала.
«Уснул, что ли?», — подумала Манюшка и выглянула из травы.
А как выглянула, так ягоды у неё из горсти все на землю и просыпались.
Нет на том месте тележки с кузовком, нет на том месте братца Егорки — отвечать там Манюшке некому.
«Неужто полудница пронеслась?» — обмерла Манюшка и кинулась туда, где только что стояла тележка.
Но стояла-то она на самом краю лужайки, над самой речкой, и когда Манюшка заглянула вниз, то и совсем заплакала:
— Ой, да что это я наделала!
Ой, сама я во всём виноватая!
Без пригляда оставила братика,
И, видать, покачнулся с тележкой он,
Да и съехал под горочку в реченьку…
Вон и прямо следок в омуток.
И волна оплеснула песок!
Сбежала Манюшка на этот песок, встала на колени, смотрит в воду.
А там, под водой, и следа уже нет, там только играют меж чистых камушков пескарики да усатый рак куда-то, не торопясь, ползёт.
— Рак, рак! — позвала горестно Манюшка. — Куда девалась тележка с братцем? Сползай туда, где поглубже. Посмотри, нет ли там Егорки…
Рак и усами не повёл, пополз дальше по своему делу.
— Пескарики, пескарики! — взмолилась Манюшка. — Занырните в самую глубину! Поищите братца!
А пескарикам хоть бы что, играют себе, будто не слышат.
Тогда Манюшка всей речке кричит, просит её, уговаривает:
— Расплеснись, речка, на две стороны! Верни мне Егорушку, я тебе за него что хочешь отдам!
Но и речка молчит. Бежит она, меж ракитовых кустов струится и даже волною в ответ не плеснёт.
И не знает Манюшка, что делать теперь. Села на песок, слёзы платком утирает, кается:
— Плохо я за братиком смотрела, ухаживала плохо. Даже Пудом Иванычем обзывала… Вернись он теперь, я бы его и с рук не спустила, как бы мне не было тяжелёхонько… Да поздно теперь каяться. Видно, придётся мне и самой в речку нырять. 
И только она так сказала, только поднялась, чтобы в речку зайти, а сверху, с ракиты, вдруг голос раздаётся:
— Не выдумывай, не выдумывай ! Не к чему… Не утонул твой Егорка. Говори скорей, что за него дашь. Что речке за него сулила?
И спрыгивает на песок перед Манюшкой Сорока-белобока — Длинный хвост, Хитрые глаза.
— Что дашь? Что дашь? Говори быстрей!
— Да всё отдам! Всё! — обрадовалась Манюшка. — Если хочешь, в няньки к твоим сорочатам пойду.
— Нянька нам не нужна, — скачет Сорока, — мои ребятки давно по лесу разлетелись. Подари мне лучше платок. Я стара становлюсь, мне солнцем голову напекает.
— Бери! — торопится Манюшка. — Бери, да сказывай скорей про Егорку. Где он?
— А вон там… — показывает крылом Сорока. — Плывёт вниз по речке, как на кораблике, в своей деревянной тележке. Если не догонишь, в море унесёт.
Охнула Манюшка, помчалась по берегу. Сорока платок на голову повязала, впереди Манюшки летит, путь показывает. 
Да только Сороке по воздуху — легко, а Манюшке по земле бежать плохо. На пути буераки, шиповник, крапива.
Изожглась она вся, искололась на бегу, а быстрой речки ей всё равно не перегнать.
И опять заплакала было Манюшка, да тут на пути жаркий малинник, из малинника Медведица выходит. Большая, косматая, вся пасть ягодами измазана.
