Страница 2 из 2
Старая Мукасон, постоянно ожидавшая возвращения сына, первой заметила Данако с тобоганом.
Увидев обрезанные волосы её, она поняла всё. Почувствовала в сердце острую боль, словно его царапнули орлиные когти.
Она помчалась навстречу. Отчаяние придавало силы её старым ногам.
Подбежала к тобогану и упала на землю рядом с сыном. Седые её волосы покрыли его голову, а горячие материнские слёзы полились на лицо убитого.
Но вот она почувствовала лёгкое прикосновение ладони Данако.
— Встань, мать Мукасон, не убивай себя горем, а запой лучше песню о великих походах своего сына и о его дороге в Страну Вечного Покоя.
Старушка встала, из её груди, сдавленной болью, полились слова Песни Смерти:
Ничто на свете не долговечно,
кроме земли и высоких гор…
Как только раздались звуки печального напева, из шатров стали выбегать люди, все, кто только были там, они спешили на окраину селения. Дети, женщины, мужчины, словно тёмная туча, приближались к печальной упряжке. На их лицах был виден страх: они поняли, что грозное предсказание начало сбываться.
Самый славный из них погиб, оставил их. Что же будет теперь с ними?
Молчащие люди в печали и тревоге поравнялись со старой Мукасон. Сотни губ подхватили слова Песни Умерших, всё это слилось в один печальный напев, и он поплыл над вершинами могучих пихт, скал — к далёкой стране Гитчи Маниту.
Перестали шуметь деревья, перестали петь птицы, и среди лесной тишины были далеко слышны этот печальный на¬пев, плач и рыдания.
Впереди шла Мукасон, поддерживаемая двумя девушками. Её глаза, залитые слезами, не видели дороги. За ней в молчании шагала Данако, таща тобоган с телом любимого.
Перед типи умершего процессия остановилась. Четверо мужчин внесли тело в шатёр, чтобы подготовить и убрать его в последний путь.
Плачущая Мукасон и молчащая Данако остались перед шатром. Данако подняла руки и сказала, обращаясь к мужчинам:
— Воины, соберите на скалу сучья и деревья для костра, я хочу, чтобы Тули унёсся в небо, как большой клуб дыма, как большая пуквана.
Вскоре куча из белой берёзовой коры и сухих сучьев была готова.
Тем временем Тули, убранный в одежду вождя, расшитую узорами племени, в большом головном уборе из орлиных перьев, с лицом, покрашенным в цвета покоя — голубые и белые поперечные полосы, идущие от виска до виска через переносицу, — сидел, прислонённый к столбу, в своём шатре. У него за спиной были лук и колчан с лёгкими стрелами, за поясом — томагавк и нож. На груди, у ожерелья из медвежьих клыков, висел красиво отделанный иглами ежа небольшой мешочек. В него были положены разные целебные травы и табак, которые должны пригодиться в Стране Мёртвых.
Самый старый из вождей завёл коня умершего воина на вершину сложенной кучи. Его привязали к поперечной балке, а колдун взял из колчана Тули стрелу и выпустил её прямо в сердце мустанга.
Стрела пробила скакуна навылет. Он так и остался стоять, поддерживаемый ремнями. Его украсили перьями, бока разрисовали белыми и красными кругами, кровавыми отпечатками ладоней.
Мустанг был готов к переходу вместе со своим дорогим хозяином в Страну Мёртвых.
Четыре воина несли тело умершего в сидячей позе, остальные пели прощальную песню:
Ты ушёл от вас, смелый воин,
пошёл к мудрым отцам своим,
чтоб воевать со алыми духами.
У тебя было всё на земле, смелый воин:
просторы леса, зверя достаток,
любовь людей и жена дорогая.
Всё ты оставил и к нам не вернёшься.
Девушки волосы рвут с головы.
Слышишь их плач? Подними свои веки!
Тули, наш вождь непобедимый,
враг был хитёр и коварен.
Кровь твоя будет отмщённой!
Появится мститель из нашего рода!
Напев умолк, когда процессия приблизилась к тому месту, где был приготовлен костёр.
Здесь уже ждали невесты, окружив Мукасон и Данако, одетую в белое платье, украшенное горностаевыми хвостами. Каменно неподвижное лицо Данако не выражало никаких чувств — всё умерло в ней.
Тело внесли на вершину и посадили на коня, лицом на северо-запад, где находится Страна Мёртвых.
Данако, простившись со старой Мукасон древним знаком покоя, пошла к куче валежника. Остановилась на миг, посмотрела на собравшихся воинов, на соседнюю чащу, на макушки шатров в селении, потом уверенными шагами стала взбираться на берёзовую поленницу.
Сверху ещё раз взглянула на солнце, на чистое небо, потом опустилась на колени, прижалась лицом к ногам любимого и неподвижно замерла в этой позе.
Горестный стон женщин взлетел в небо, когда подожгли берёзовую кору и вспыхнуло яркое пламя, всё сильнее и жарче охватывая брёвна. С шипением и треском ненасытный, прожорливый огонь поднимался всё выше. Среди клубов дыма и языков пламени мелькали порой сидящий на коне воин и его коленопреклонённая жена.
С торжественным волнением и тревогой смотрели на это соплеменники.
Теперь надо было отогнать злых духов, и воины закружились в танце вокруг громадного пылающего костра. А толпа хлопала в ладоши, махала руками, подбрасывая вверх копья.
Костёр пылал. Вдруг стремительно в небо взвился сноп искр — тела исчезли в огненной раскалённой глубине.
Песни утихли… Духи взлетели вверх.
Уже заходило солнце, когда девушки стали собирать прах сожжённых в глиняные горшки. Их вручили старой Мукасон.
И вот теперь, сидя ночной порой у костра и напевая грустную песню, старушка вспоминала последние дни.
Что у неё осталось на старости лет? Два горшочка пепла от сына и невестки.
Она осталась одна, но, несмотря на то, что в её шатре не было мужчины, который ходил бы на охоту и приносил добычу, род помнил о ней. Самые лучшие куски мяса жарились на её костре.
Однако она не думала о себе, мысли её постоянно кружились вокруг сына. Вот и теперь, этой тёмной ночью, вглядываясь в огонь, она заметила, что в пламени возникает какой-то человеческий силуэт.
В изумлении протёрла глаза. Потрясла головой, как бы отгоняя злых духов.
Снова посмотрела в огонь. Языки пламени чётко рисовали подобие двух людей.
Нет, зрение её не обманывало. Она внимательно присмотрелась к огненным фигурам. Голый по пояс, в кожаных штанах, в головном уборе из орлиных перьев, с волосами, забранными на макушке в узел, он, её сын, выглядел так, как тогда, когда уходил на последнюю свою охоту. Лицо его было чуть-чуть бледным, но то же самое: резкие черты, глубоко посаженные глаза, тонкий орлиный нос и сомкнутые губы, выражающие решительность и сильную волю.
А рядом с ним стояла Данако, такая же, как и прежде, весёлая и счастливая оттого, что она вместе со своим любимым.
Старуха протянула руку в сторону огня:
— Сын, любимый мой сын, тебя снова видят мои старые глаза. Мой сыночек, ты вернулся к старой матери? Ответь мне, любимый, сердце моё разрывается от тоски по тебе.
— Не приближайся к огню, мама, не плачь, не причиняй нам боли. Я буду жить, мама, чтобы мстить за обиду всех моих братьев. Эта месть велит мне остаться на земле. Я изменю облик, но душа моя останется прежней. Жди меня, мать Мукасон.
После этих слов фигуры Тули и Данако растаяли в струйках дыма.
Старушка вскочила, подбежала к огню так близко, что пламя лизнуло её одежду. Она просила, вытянув руки:
— О Великий Дух, что говоришь словами Тули! Скажи: где он? Он вернётся ко мне когда-нибудь? Разреши ему показать, где маленький Осимо, по которому печалится весь род. Самые лучшие воины искали его в чаще, но не нашли тело. Покажи, где он.
Но вокруг стояла тишина.
— Уже тебя нет, сынок. Ты ушёл, но скажи, что вернёшься, я буду ждать тебя до последнего дня своей жизни.
Много дней — Малых Солнц — прошло с тех пор, когда в пламени костра старая Мукасон увидела сына.
И вот однажды, возвращаясь с охоты, воины поймали медвежонка. Его судьбу решила Мукасон.
— Дайте мне маленького гризли, — сказала она, — я приучу его, и будет он мне приносить мясо да и вам не будет обузой. Пусть хоть он заменит мне сына, который был вашим другом.
Сначала воины не соглашались. Они говорили, что приручение маленького гризли слишком трудно. Однако оставили ей малыша.
Она заботливо ухаживала за ним, и он вырос могучим великаном. Громадные лапы с мощными когтями вызывали страх у любого врага. Вскоре медведь старой Мукасон стал известным среди окрестных родов. На его шее был опознавательный ошейник из совиных перьев и игл дикобраза, он бродил по лесным дебрям в одиночку или со своими маленькими друзьями, детьми рода.
Гризли любил детей, как любил их раньше и Тули. Дети хорошо знали, что медведь никогда не обидит их, а матери понимали, что забавы детей под его присмотром безопасны даже в чаще.
Так же, как и прежде, когда был жив Тули, в селении не было недостатка в мясе, и люди забыли о днях голода. Жилось им лучше и спокойней. По вечерам при свете костров они снова танцевали охотничьи танцы, а символическое изображение медведя было почти на каждом типи воина и на щитах.
Но лучше всего медведь чувствовал себя в шатре старушки, когда она вечерами при костре напевала свои грустные песни, вспоминая сына. Притаившись недалеко от огня, во мраке, он неподвижно лежал и слушал, а его глаза сверкали удивительным блеском…
Порой он пропадал в чаще на несколько дней. Возвращался исхудавший, с потрёпанной шерстью, с глазами, затянутыми туманной поволокой. Тогда ещё внимательней он всматривался в лицо старушки и ещё дольше лежал у костра. А Мукасон становилась ещё грустнее. Она сидела рядом с ним целыми днями, почёсывала его громадную голову и напевала песни, которые он так любил слушать.
Но однажды медведь не вернулся в селение. Напрасно воины искали четвероногого друга. Попусту они обшарили все леса и горы.
Род снова был в великой печали, а старая Мукасон проливала слёзы у костра.
Воины в знак печали начинали вечерами танец медведя. Подражая тяжёлой и валкой походке Гитчи Моквы — медведя, — они кружились у костра, то припадали на руки, то вновь, поднимаясь на ноги, вертелись и топтались на месте. Затем в круг танцующих вступал колдун, наряженный в шкуру медведя. Воины приостанавливались и в такт ударов барабана отбивали ритм ногами. Начиналась та часть танца, которая описывала жизнь медвежонка в индейском селении, его охотничьи походы и таинственное исчезновение. Колдун показывал битву с волками, героическую смерть медведя.
Прежде чем луна выплывала на середину неба, танцы заканчивались, и каждый в глубоком раздумье шёл к своему шатру.
Как-то вечером старушка очень долго не могла заснуть, а когда наконец её сморил сон и она закрыла глаза, услышала лёгкое царапание по шкуре шатра.
Мукасон встала с подстилки — в шатёр просунулась голова медведя. Вид его был каким-то странным. Шерсть на нём висела клочьями, взгляд был мутным, куда-то пропал прежний блеск его глаз. На левом боку запеклось большое кровавое пятно.
— Мама, это я, Тули-медведь. Вот и сбылось предсказание, о котором я говорил тебе из огня. Много Больших Солнц я жил под твоей крышей, снабжая мясом домашний очаг и провожая охотников за добычей. Настало время, чтобы ты узнала всё до конца. Пойдём за мной.
Никем не замеченные, они тихо выскользнули из селения и, словно две тени, исчезли в густых зарослях. Тули-медведь посадил старушку на плечи и только ему знакомыми тропинками среди высоких деревьев и скал устремился на юг.
Той же самой дорогой несколько лет тому назад шёл он как человек с маленьким Осимо, теперь он вёл по ней свою мать, и только тусклые звёзды указывали ему путь в темноте.
Перед рассветом медведь остановился. Мукасон слезла с его плеч и осмотрелась вокруг. Прямо перед ней стояла большая сосна с широким дуплом. А вокруг были густые заросли глога и дикой малины.
Медведь подошёл к дуплу.
— Тут спит вечным сном маленький Осимо. Его злодейски убили те же самые, что убили и меня: ненасытные белые захватчики. Всё это время, когда я был в вашем селении, мама, я выслеживал их и старался пригнать к месту преступления. И вот три ночи тому назад, здесь, где убили меня и Осимо, я дал им бой. Того, что стрелял в меня, а также его дружков уже нет в живых. Их было пятеро. Эта рана на моём левом боку— след топора того, пятого, когда я был уже утомлён борьбой. Жалко Осимо, славный из него был бы воин. Заботься, мама, об этой могиле в дупле дерева. А сейчас я ухожу. Прощай!
Старушка почувствовала нежное пожатие могучих лап.
Ещё несколько мгновений качал её в своих лапах сын-медведь, потом бережно опустил на землю, повернулся и медленно побрёл в чащу.
Она не звала его, не плакала, знала: судьбы уже не изменить. Должно исполниться то, что предсказали духи. Она смотрела ему вослед долго-долго, пока он не исчез за деревьями. Потом её уста прошептали что-то, что могло быть и молитвой и благословением. Затем она повернулась и пошла в сторону селения.
Ещё долго Мукасон находила перед своим порогом свежее мясо и следы медвежьих когтей.
Ещё долго ни один бледнолицый несмел показаться в окрестных горах. Разорванные в клочья клыками и когтями трупы были грозным предостережением.
Ещё долго после смерти старой Мукасон воины встречали медведя, который, стоя на задних лапах, махал им издалека, а потом исчезал во мгле.
— КОНЕЦ —
