Страница 18 из 28
Под крыльцом (повесть)
70
Зоркий Сокол замер и прислушался. Кажется, кто-то его окликнул. Сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди. Это она! Его любимая жена! Она нашлась. Она звала его. Ну конечно, это её голос. Скорее! Он должен как можно скорее отыскать её.
— Я здесь! — громко крикнул он.
Он ждал ответа, он надеялся услышать её голос. Голос Ночной Песни. Но ответом ему была тишина. Он слышал только шум крыльев. Этот птичий дозор беспокоил его. Он прижал ладони к ушам. Откуда раздался голос Ночной Песни? Неужели ему всё это померещилось? Он стоял очень тихо и слушал. Вдруг голос прозвучал снова. Тоненький, жалобный голосок.
Его дочка! Она проснулась и зовёт его. Как он мог оставить её совсем одну в хижине? Зоркий Сокол бросился к деревне. «Скорей назад! — подгонял он себя. — Назад к дочке, к моей светящейся малышке, которая осталась дома одна!» Он снова услышал её испуганный голос и побежал ещё быстрее.
Он выбежал из леса и увидел её. Она стояла на берегу ручья. Её кожа светилась в утренних лучах, птицы вились над её головкой, как живой венок. Его сердце сжалось: она была такая хрупкая, такая беззащитная! Он подошёл к ней, взял её на руки и прижал к груди. Светящаяся крошка, его дочка. Дочка Ночной Песни.
Всё было не так.
Не так, как надо.
Это чувствовалось в утреннем воздухе.
И в кружении птиц.
Они чувствовали это кожей.
И каждой клеточкой тела.
На берегу солёного ручья стоял отец, крепко прижимая к груди маленькую девочку, которая светилась в лучах восходящего солнца. Девочка прижалась к нему, обхватив его руками за шею. Над ними молча кружили птицы.
Наконец он опустил её на землю. Она взяла отца за руку и повела к тому месту, где были следы. Зоркий Сокол сразу узнал их. Это были следы его жены. Но рядом с ними он увидел ещё кое-что, и, увидев это, он отступил на шаг и вскрикнул:
— Нет! Неужели… — Он снова вгляделся в песок и, схватив дочь за руку, прошептал: — Нет… Только не это…
На песке рядом со следами Ночной Песни отчётливо виднелся извилистый отпечаток огромного змеиного тела.
71
Древний, доисторический лес старше легенд и преданий. Когда-то давным-давно в нём росли гигантские папоротники. Они были так велики, что их острые листья упирались прямо в небо. Когда-то в этом лесу бродили динозавры и мамонты. Но даже в те незапамятные времена, когда море только что отступило от земли к югу и образовало Мексиканский залив, в этом лесу уже жили кошки. О них могли бы поведать деревья, если бы кто-нибудь понимал их язык. Деревья рассказали бы о саблезубых тиграх с клыками острыми, как клинки. Не одну тысячу лет раздавался их грозный рык здесь, в непроходимой чаще. Здесь они охотились, здесь среди папоротников подрастали их тигрята. Саблезубые тигры вымерли, от них остались только окаменелые останки.
На смену им пришли гибкие пантеры, ягуары и длиннохвостые кошки — марги. Теперь их почти не осталось. Они переселились в другие леса, бежали на юг, в Мексику, спасаясь от охотников и браконьеров, которые гонялись за их ценным мехом. Теперь даже рысь встретишь нечасто, не говоря уж о пумах, которые стали в этих местах настоящей редкостью.
Деревья очень скучают по большим кошкам, по ягуарам и пумам. Деревья любят кошек, которые трутся и точат когти об их стволы. Деревьям нравятся острые кошачьи когти и их мягкий мех, им нравится слушать их нежное мурлыканье, когда в жаркий полдень они дремлют, забравшись на толстые ветви.
Ни один зверь не сравнится с этими охотниками.
Теперь здесь, в лесу, промышляла Сабина — праправнучка больших кошек. Сабина-охотница, Сабина-хищница. Точь-в-точь как её клыкастые предки, она выслеживает и загоняет дичь — беспечную птичку или мышку. Она выпрыгивает из засады и вонзает когти в свою жертву — в жирную крысу или скользкую ящерицу. Деревья восхищаются грацией и ловкостью свирепой хищницы Сабины.
Она научилась бесшумно выскальзывать из-под крыльца — так же, как это делала её трёхцветная мама. Она всегда была отличной ученицей и быстро освоила кошачью премудрость. Сабина — серебристая шкурка. Сабина — праправнучка саблезубых тигров.
Сабина стала прекрасной охотницей. Она всегда возвращалась из леса с добычей, но всё-таки ей многого не хватало. Ей не хватало мамы, её тепла, её нежного пушистого живота, на который можно было положить голову и закрыть глаза. Её шершавого языка, которым она вылизывала своей дочке лобик и ушки. Ей не хватало брата, возле которого она могла бы уютно свернуться клубочком и дремать, слушая его мурлыканье. А ещё ей не хватало песни Рейнджера, его грустного собачьего блюза, чистых серебристых нот, которые раздавались в густом, влажном воздухе. Нужно порвать ржавую цепь, которая приковывала Рейнджера к крыльцу. Тогда они вдвоём смогут уйти из покосившегося дома. Уйти от страшного человека. Уйти раз и навсегда, ни разу не оглянувшись.
Сабина — храбрая охотница.
Сабина — верный друг.
Сабина — львиное сердечко.
72
Как смогла выжить змея, которая целых тысячу лет просидела в заточении в глиняном горшке? Даже волшебные существа вроде Мокасиновой Праматери должны чем-то питаться. Одних желаний для этого недостаточно. Змея не может жить только желаниями — даже змея, наделённая магическим даром. Праматерь извивалась и хлестала хвостом в своей глиняной тюрьме. Горшок был весь заполнен её ожиданием. Её надеждой.
После того как той ночью тысячу лет назад Ночная Песня скользнула в солёный ручей, Зоркий Сокол не переставал надеяться. Он ни за что не согласился бы расстаться со своей надеждой. Он цеплялся за неё, как паук цепляется за свою паутину. Он надеялся отчаянно. Надеялся изо всех сил. Надеялся, что он ошибся. Надеялся, что те следы на песке ничего не значили. Надежда ослепляла его, окутывала, словно покрывало.
Его дочка, девочка со светящейся кожей, наблюдала за ним. Она смотрела, как он целый день бродил по берегу ручья и его ноги без устали месили красную глину. Ему не давала покоя надежда. Девочка слушала, как он всё звал и звал Ночную Песню, как он снова и снова повторял её имя, пока окончательно не сорвал голос. Он надеялся, что она появится, переберётся через ручей и снова вернётся к нему. Ночная Песня. Надежда заставляла быстрее биться его сердце, поработила его, подчинила себе. Она лёгким облачком пара вылетала у него изо рта, капельками пота проступала на его коже. Надежда приковала его взгляд к ручью, и он неотрывно смотрел на быстро бегущую воду. Устав бродить вдоль ручья, он падал на землю возле кромки воды.
Девочка боялась, что она потеряет и отца, что он тоже исчезнет. С тех пор как она показала ему мамины следы на берегу, он почти не смотрел на неё. Безумная надежда разлучила её с отцом. Тёмная ночь похитила у неё мать.
Когда Зоркий Сокол перестал как одержимый ходить вдоль ручья и упал на землю, девочка подошла к нему и села рядом. Она не знала, что сказать ему. Она не могла найти нужные слова. Какими словами выразить горе утраты? Поэтому она тихонько положила голову ему на плечо, как раньше, когда она была ещё совсем крошкой. Она протянула руку и легонько коснулась его подбородка, погладила его по щеке. Что ещё она могла для него сделать?
Птицы наконец перестали кружить над деревней и улетели обратно к своим гнёздам. Они тоже сделали всё, что могли. Девочка сидела возле отца, прижавшись к его сильному плечу, и смотрела на глиняный горшок, разукрашенный полумесяцами и изображением огромной змеи. Её опять поразил грациозный изгиб змеиного тела, бриллиантовый блеск чешуи, изящная голова с широко расставленными сверкающими глазами. Праматерь. Девочка съёжилась под взглядом нарисованных глаз, и ей почудилось, что раздвоенный змеиный язык затрепетал, словно Праматерь что-то хотела сказать ей. И девочка вдруг поняла: вот кто знает всё, что творится в лесу. Вот кто может рассказать, что случилось с мамой. Вот кто объяснит, почему она исчезла.
Надежда повеяла лёгким ветерком, погладила её по волосам и ласково шепнула ей на ушко имя, которое она с тех пор всё время твердила про себя: «Праматерь…»
Теперь девочка знала, что делать. Надо найти Мокасиновую Праматерь. Праматерь поможет. Она знает, как найти маму. Она знает, как спасти отца.
Праматерь и её древняя магия. Праматерь всё знает.
73
Ночью, дождавшись, когда отец уснёт, девочка села на своей циновке. Рядом с ней стоял разукрашенный горшок. Слабый свет молодого месяца выхватывал из темноты блестящий ободок. Девочка легонько погладила его кончиками пальцев — точь-в-точь как это делала мама, когда разглаживала и выравнивала глиняную стенку. Ей показалось, что горшок в ответ тихонько загудел. Она встала, подняла его и крепко прижала к себе. На этот раз он уже не был таким тяжёлым. Она тихонько вышла из хижины и, неслышно ступая, отправилась на берёг ручья, стараясь никого не разбудить, особенно отца, и во сне дышавшего надеждой.
Добравшись до воды, она, как и утром, поставила горшок на мягкий песок, погладила его круглые, гладкие бока и шепнула ему:
— Не скучай! Я скоро вернусь.
И, словно в ответ, сквозь темноту в бледном лунном свете нежно блеснул маленький полумесяц — один из тех, что мама заботливо выдавливала большим пальцем под самым ободком горшка. Попрощавшись со своим подарком, девочка нашла отпечатки маминых ног на песке и, ступая след в след, вошла в воду. Она была такой холодной! Девочка судорожно глотнула воздух, чтобы не закричать.
Когда вода дошла ей до подбородка, она затаила дыхание и медленно легла на спину. Сколько раз она плыла так по этому лесному ручью! Мама научила её держаться на поверхности воды и плыть по течению, которое само принесёт тебя куда надо. Во время купания мама всегда была рядом. Она поддерживала её в воде и, если дочка оказывалась на середине ручья, подталкивала к берегу. Теперь она была одна. Один на один с водой, которая кружилась и бурлила вокруг неё. Раньше течение казалось ей не таким быстрым. Она оглянулась, чтобы в последний раз взглянуть на горшок. На его гладком боку ярко блестела гравировка — портрет Праматери.
Вода плеснула ей в лицо, и у неё перехватило дыхание. Она вдруг испугалась и стала судорожно бить руками по воде, пытаясь справиться с течением. Но испуг длился лишь одно мгновение. Потом она вспомнила. Праматерь. Она всё знает. Она поможет. Надо найти Мокасиновую Праматерь. Девочка перестала бороться с течением, и оно понесло её дальше и дальше к югу, пока наконец не прибило к противоположному берегу. Оказавшись на той стороне, малышка вышла из воды и направилась в густую лесную чащу.
Деревья, которые видели всё это, не проронили ни слова. Если бы они могли говорить, то сказали бы, что это не к добру, — негоже маленьким девочкам уходить так далеко от дома. Но они молчали. И вот тысячу лет назад единственная дочка Ночной Песни и Зоркого Сокола поплыла вниз по течению ручья, переправилась на другой берег и отправилась на поиски Мокасиновой Праматери. Но она уплыла слишком далеко на юг. Маленькая девочка, светившаяся надеждой. Она заблудилась. Одна в лесу. Одна-одинёшенька.
74
По лесу бродил охотник. Барракуда. День и ночь он думал только об одном — как выследить и убить Царя-аллигатора. По ночам он подолгу плавал вдоль илистой протоки на своей пироге. Время от времени огромная тварь давала о себе знать — на поверхность воды возле лодки всплывали и лопались пузыри. Это происходило не каждую ночь и всякий раз в разных местах.
Барракуда знал: Царь-аллигатор где-то здесь. Он знал, что зелёное чудище смеётся над ним, дразнит его. Это был необычный аллигатор. Надо было придумать, как его выманить на поверхность. Чтобы с ним справиться, нужны аппетитная приманка, крепкая цепь, нож с длинной рукояткой и, конечно, ружьё. Ружьё отца. Крепко сжимая приклад, Барракуда вглядывался в мутную воду.
Он был полон решимости. Холодная, сверкающая отвага заполняла его сердце. Закрыв глаза, он представлял себе трапперов и браконьеров, которые презрительно ухмылялись, когда он входил в старую таверну, скрытую за разросшимися кустами можжевельника, за дубами, эвкалиптами и ниссами. В ту самую таверну, к которой надо было идти тайной звериной тропой, которую ни за что не заметил бы неопытный глаз. Сколько ночей просидел он там — и ни разу никто не пригласил его выпить, не поговорил с ним, не поинтересовался, как у него дела. Ни разу никто не спросил, как его зовут, кто он такой, откуда родом. Он был им отвратителен. Все чуждались его из-за жутких рубцов и шрамов, что навсегда обезобразили его лицо. Из-за его уродства, виной которому был его родной отец.
Интересно, что они скажут, когда он предъявит им кожу Царя-аллигатора? Какие у них станут лица? Как они посмотрят на него тогда? И какое имя они придумают для него — победителя огромной твари?
Сидя в своём глиняном горшке, Праматерь припоминала все свои имена.
Ламия — таким было самое древнее, самое первое её имя.
Любимая — это имя дал ей мужчина, тот самый, что потом предал её.
Сестра — имя, которым называли её родичи-рептилии: медноголовки и носатые змеи, пятнистые полозы и крокодилы. И её друг — Царь-аллигатор.
Мокасиновая Праматерь — самое известное её имя. Она была самой старшей из племени грозных мокасиновых змей, и у неё была такая же ватно-белая ядовитая пасть.
И наконец, самое нежное и прекрасное имя — мама. Так звала её Ночная Песня. Свернувшись кольцом, Праматерь опустила голову и тяжело вздохнула. Мама.
