Страница 8 из 18
Волшебная шубейка (повесть)
МАЛЬВИНКА
Не стану уверять, будто столь неожиданный конец моей торговой карьеры весьма огорчил меня. «Главное — шубейка, — думал я. — Для того и живёт в ней добрая фея, чтобы обо мне позаботиться».
И вдруг у меня душа в пятки ушла. Ведь как отец мне говорил? Что, пока в моей шубке фея живёт, я должен всегда говорить только правду, а иначе уши у меня сделаются такими же длинными, как у осла.
«И как я мог об этом забыть? Что же теперь будет: ведь я врал, что больше нет «Зигфрида»!» Я быстро ощупал свои уши, и для меня стало совершенно ясно, что правое ухо уже сделалось длиннее левого.
Вдоль всей улицы тянулась поросшая травой канава, полная зелёной тинистой воды. Наклонился я к воде, разгрёб немного в сторону тину, чтобы взглянуть на себя в водяном зеркале, — вижу: теперь, наоборот, левое длиннее правого. Тут я так загоревал, что, наверное, и по сей день сидел бы у канавы и лил бы в неё слёзы, если бы не птичка, что опустилась мне на плечо. Поворачиваюсь, хочу взглянуть на неё и вижу: никакая это не птичка, а чья-то рука. Но такая лёгкая, что легче синицы мне показалась. Дальше разглядываю: чья же это может быть рука? Вижу: бабушка старенькая надо мной склонилась, в каком-то очень смешном чепчике и больших круглых очках-окулярах, и на левой руке её, на шнурочке, шкатулка небольшая болтается.
— Ты, мальчик, что в такую позднюю пору тут, у канавы, делаешь? — спрашивает старушка. А голосок у неё тоже тоненький, будто не человек говорит, а птаха малая щебечет.
— По ушам своим плачу, — сопя носом, с горечью отвечал я.
— По ушам? — переспросила старушка и так закачала головой, что зазвенела проволочная оправа её очков. — Чего же по ним плакать? Они у тебя на месте. Хорошенькие, свеженькие, развесистые.
— Потому и пла-а-а-чу, что развесистые! — заревел я пуще прежнего.
Тут старушка присела рядом со мной на край канавы и принялась расспрашивать меня: кто я таков да чей сын. А как дошёл я до истории с ушами, она засмеялась негромко, ласково подёргала меня за оба уха и сказала:
— Ладно, Гергёшка, на этот раз прощаю я тебе твоё враньё. Но впредь, смотри, чтобы никогда больше ты не говорил неправды! За язык у человека всегда уши в ответе. А теперь пошли ко мне. В такой поздний час не могу я тебя отпустить одного по городу бродяжничать.
Совершенно успокоенный, я смело протянул ей руку, почувствовав сразу, что эта старенькая тётя не иначе как добрая волшебница, хозяйка моей шубейки. Хоть и не пришёл ещё её час передо мной объявиться, но, видно, она сейчас затем пришла, чтобы меня из беды выручить. А как же сокровища? Вручит она мне их сейчас или нет?
Старенькая фея перевесила свою шкатулку мне на руку, и пошли мы с ней не спеша, рядышком по пустынным улицам.
Время от времени я встряхивал шкатулку, чтобы проверить, есть ли в ней сокровища. Но в шкатулке ничего не звякало, а только перекатывалось.
Переходили мы но узкому мостику через ручей, а фея и говорит:
— Смотри не упади, держись крепче за руку.
Я вцепился изо всех сил в её слабенькую руку и вдруг почувствовал, что на среднем пальце ноготь у неё твёрже, чем на остальных.
«Золотой ноготь! Как у феи Мелузины!» — сразу же догадался я, как и подобает мальчику, прочитавшему столько всяких сказок.
Моя волшебница с золотым ногтем жила в красивом доме, но таком крошечном, что меньше, пожалуй, с тех пор я не встречал. Это был даже не дом, а домик, и вместо двери в нём была дверочка, а окно — маленькое окошко, на котором цвели крохотные бегонии в малюсеньком-премалюсеньком горшочке.
— А сейчас мы найдём спичечки и засветим лампочку, — семеня ножками но комнате, приговаривала фея.
А у меня уже начали закрадываться в душу сомненья: зачем ей спички и лампа, когда она и без них может сделать свет? Ведь ей, как волшебнице, достаточно только ногтем поскрести потолочную матицу, и оттуда тотчас же спустится вниз золотая лампа, вспыхнет и…
И золотая лампа действительно вспыхнула. Только не под потолком, а на маленьком столике, вспыхнула и озарила своим светом комнатку, два маленьких стульчика, кроватку, комодик, часики с кукушкой на стене и клеточку с канарейкой.
Но я всё это разглядел много позже. А первый мой взгляд был устремлён на волшебницу, на её ноготь. О горе, он был совсем не золотым, а чёрным, из железа!
«У неё железный ноготь!» — огорчился я.
Но рука волшебницы с железным ногтем была тем не менее весьма ловка и проворна: она открыла шкафчик на стене и так быстро достала из него белую булочку, паштет из гусиной печёнки и две тарелочки, что, пожалуй, ни одна в мире золотая рука не управилась бы со всем этим быстрее её.
В эту минуту я почему-то совсем забыл о том, что в сказках феи никогда не питаются гусиным паштетом. Сам же я мигом съедал всё, что хозяйка домика клала мне на тарелку. Ел, как любой другой голодный мальчишка, не сведущий в сказках и не обладающий волшебной шубейкой.
Только когда фея, первой нарушив молчание, спросила: «Ты что же, Приятель, даже есть не хочешь?» — я ответил, покосившись на блюдо: «Нет, ещё немножко хочу». Лежавший на блюде кусок паштета был, право же, намного меньше того, что я уже отправил себе в рот.
Негромкий смешок феи снова зазвенел в комнате.
— Так это же я не тебе, а Приятелю говорю! — сказала она и показала своим железным ногтем на изразцовую печку.
А там возле самой печки, на полу, потягиваясь и позёвывая, лежал огромный чёрный кот. Его-то, оказывается, и звали Приятелем. То, что он — такой чёрный — живёт в этой беленькой комнатке, мне страшно не понравилось.
«У старухи железный ноготь и чёрный кот…»
Ленивыми, мягкими шагами Приятель приблизился к нам. Голова его приходилась вровень со столом. Он подошёл к фее, положил голову к ней на колени, а она разрезала остаток паштета на две части.
— Поешь, Приятель! Хоть самую малость!
Впрочем, сама волшебница не съела ни крошки паштета, и я немного повеселел: может, всё же она фея? Но всё равно какая-то странная фея. Пока она стелила белую чистую простыню на крохотный диванчик, я ещё раз взглянул на её руку. Но на среднем пальце теперь больше уже не было железного ногтя. Вот это да! Значит, ещё и ногти у неё снимаются? На ночь, наверное? Что-то я про такое даже в сказках не читал!
Видать, я слишком пристально смотрел на её руку, потому что волшебница подёргала меня за нос и спросила:
— Ну, мой маленький гость, на что это ты так воззрился?
— На ваш ноготь, — сказал я смущённо.
— На мой ноготь? — тоже посмотрела фея на свою руку. — А что в моих ногтях такого особенного? Наверное, они такие же, как и у всех людей.
Потом, подумав с мгновение, фея засмеялась своим забавным, приятным смешком и добавила:
— A-а, теперь я знаю, о чём ты! Это же не ноготь был, дурачишка, а напёрсток! Хорош же ты, сын скорняка, ежели напёрстка не узнал!
Теперь уже надо мной смеялась не только волшебница, но и все-все в этой комнатке: хихикала сквозь сон канарейка, старые ходики, развеселившись, пробили вместо двенадцати тринадцать раз, и даже мрачный кот Приятель вздёрнул усатую губу, словно и ему явилось желание похохотать.
Поэтому когда волшебница спросила меня, за кого же я её принял, я и вовсе пришёл в замешательство и начал заикаться:
— Мел… Мелу…
— Не Мел… а Мал… — поправила меня сквозь негромкий смешок хозяйка.
— Мелузина! — наконец, набравшись смелости, выпалил я.
Тут фея так и покатилась со смеху и откинулась на спинку крохотного кресла, с которого она всё равно не доставала ногами до полу.
— Не знаю я такой дамы! Кто она? Тоже швея? Или, может, детская портниха?
В голосе волшебницы зазвучала уже такая озабоченность, что я тотчас же поспешил успокоить её:
— Да нет же! Мелузиной Прекрасной звали одну фею.
Старая волшебница в очках снова не смогла удержаться от смеха.
— Ах, я же совсем забыла, что ты чуточку чудной мальчик и что у тебя одни только феи на уме. Но вот с ними-то как раз я и не знакома, малыш. И фею Мелузину я тоже не знаю. А меня зовут Мальвина. Я детская портниха. Ты ещё ни разу не слыхивал обо мне? Впрочем, откуда тебе знать меня? Я ведь только в господских домах работаю, это верно…
Она гордо вскинула голову, и проволочные оправы её очков так же гордо задребезжали.
— Вот посмотри, мальчик!
Она открыла шкафчик в стене и кивком поманила меня, предлагая заглянуть внутрь. Шкаф был полон крохотных юбочек. Они висели нанизанные на шнурок — красные, синие, зелёные и жёлтые, будто большой букет ярких цветов. И снова у меня в голове зашевелилась мысль о волшебнице. Может, сама она действительно не фея, но шьёт одежды для маленьких феечек? Для тех, что живут в пустых птичьих гнёздах и в густых кустарниках, в кронах деревьев. А среди людей наверняка и нет таких крохотных девочек, которым могли бы подойти эти крохотные юбочки!
Удивительные сны снились в эту ночь мне под волшебной шубейкой, которой меня укрыла ласковая рука швеи, поставщицы двора королевы феи. Приснился мне, разумеется, и кот Приятель. Он так долго с грустью смотрел на свою хозяйку, что у него в конце концов выросла борода и он вдруг из кота превратился в старого колдуна Кюшмёди.
Я ЗАДЕЛЫВАЮСЬ ВАЖНЫМ БАРИЧЕМ
Единственное окно в доме тётушки Мальвины смотрело на восток, и лучи-стрелы поднявшегося поутру солнца быстро разделались с яркими птицами моих сновидений. Ведь в нашем доме-мельнице всегда царил полумрак, и я не думал, что бывают комнаты, залитые таким ярким светом!
Крошечная волшебница уже суетилась, порхала по комнате. Пододвинула стул к дивану, на котором я спал, на него поставила белую фарфоровую чашку, в чашку положила большущий кусок сахару, затем из одной кружки налила чего-то чёрного, из другой — белого. Про белое я сразу догадался, что это молоко, а что чёрное — это кофе, я тогда ещё не знал. В наш дом-мельницу такой знатный гость не заглядывал. И в сказках в это время ещё не было принято кофе попивать. Нечего и удивляться, что я принял его тоже за молоко, только от чёрной коровы. Но дух от напитка, когда волшебница смешала чёрное и белое молоко вместе, шёл восхитительный. Я не прочь был бы попробовать его и с ожиданием поглядывал на белую чашку. Только я не был уверен, мне ли она предназначалась.
— Конечно, тебе, — с улыбкой подтвердила волшебница. — Однако прежде нужно умыться! Вода на кухне. Пока я сбегаю в булочную, ты уже успеешь одеться к завтраку.
С умыванием, на мой взгляд, всё было в порядке. Однако когда волшебница вернулась домой, она недовольно покачала головой.
— Что ж это ты, братец? — сказала она. — Не дружишь с гребешком? А ну пройдись грабельками по той копне сена, что у тебя на голове! Да как положено у господ, Гергё. По-иному мне и не нравится!
Я, право, и не знаю, как положено причёсываться у господ, но всё же запустил большой гребень с ручкой в свои космы. Волосы у меня были густые, жёсткие, как проволочная щётка. Чем больше я их бороновал, тем упрямее они топорщились во все стороны.
— Нет, так не пойдёт, — запротестовала тётя Мальвина, поднося к моему лицу небольшое зеркало, — Не по-барски. У бар не бывает таких охапок сена на голове. Ладно, давай уж сама займусь тобой.
И она принялась начёсывать мою голову попеременно то большим гребнем, то гребешком. Впрочем, без большого успеха: пока ей с трудом удавалось пригладить волосы с одной стороны, на другой они уже снова вставали дыбом.
— Очень дурно воспитанные у тебя волосы, — огорчённо заметила фея. — Погоди, попробуем с ними другое обхождение.
С этими словами она раскрыла вчерашнюю шкатулку. Выбрав из множества лежавших там шёлковых ленточек самую красивую — цвета тёмно-красного пиона, — фея Мальвина повязала мне её на шею бантом.
— Вот ты и стал баричем! — сказала она, довольная. — Очень подходит этот бант к твоей красивой шубейке. Кот Приятель в детстве тоже носил такую ленточку на шее.
Услышав своё имя. Приятель вскочил одним прыжком на стол и, замяукав, потребовал себе завтрак.
Я нимало не удивился бы, если бы добрая феюшка вдруг побежала ловить для него мышей. Но чёрный кот удовольствовался и блюдечком молока. Моя белая чашка тоже заняла своё место на столе, и волшебница позволила и мне приступить к завтраку. А сама уселась в кресло побольше, нацепила на палец железный ноготь и принялась дошивать какое-то платьице — яркого, алого цвета. Только когда Приятель дочиста вылизал своё блюдце, а я опорожнил кружку, она снова заговорила:
— Принеси мне, Гергё, водички с кухни. Вон в том синем бокале.
Бокал стоял в шкафу среди других безделушек. Выбежал я на кухню, налил в бокал холодной воды из зелёного эмалированного кувшина и поспешил назад, к волшебнице. До краёв налил; думал, она обрадуется. Но вместо похвалы фея пожурила меня:
— Эх ты, Гергёшка! У господ так не принято делать. Воду нужно подавать на тарелочке.
Я покраснел до корней волос, хотя и не понял, в чём была моя ошибка. Странные привычки у этих бар-господ, если они воду пьют из тарелок. Мы у себя на мельнице, бывало, по будням воду пили из кружки, по праздникам из стаканов. Да если бы я дома задумал пить воду из тарелки, мама сразу же назвала бы меня поросёнком.
