Страница 23 из 43
Глава Х. ПАПАШКА С БАГРОВОГО ОЗЕРА
— Подай-ка лодку чуть правей, — сказал капитан.
Я подал правей.
— Теперь подай левей.
Я подал левей.
Капитан встал ногами на сиденье и стал шарить веслом в траве.
— Дебри, — бормотал он, — дебри.
Толстенные, куда выше капитанского роста стебли вырастали из густой торфяной воды. Белые зонты и желтые цветочки перепутывались с какими-то зелеными пузырями, полными, казалось, сока и яда.
— Ничего не поделаешь, — сказал капитан, — надо продираться.
— Куда продираться?
— Туда, — и капитан махнул веслом в неопределенную сторону.
— Как продираться? И почему — туда?
— Я чувствую — Багровое озеро там.
— Макарка течет прямо — значит, и озеро прямо по носу.
— А по-моему, она сворачивает в эту сторону. Чувствую.
— Ну знаешь. Я твоему чувству пока не доверяю. Надо вернуться к Коровьему мосту. Вскипятим чайку и подумаем, что делать дальше.
— Ничего не выйдет, — сказал капитан и внимательно уставился мне в глаза. — Назад пути нет.
— Ерунда, — сказал я. — Бревно снова приподымем, а другое затопим.
— Дело не в бревне. Дело в том, что я не из тех людей, которые возвращаются. Понял?
— Из каких же ты, интересно, людей?
— Из тех, других. Которые только вперед идут.
Капитан смотрел на меня пристально и целеустремленно. На лице его было написано, что он из тех, кто вперед идет, а я из тех, кто возвращается.
— Ладно, ладно, — сказал я. — Я тоже не из тех, кто возвращается. Выдирай траву.
Ударом весла капитан вогнал нос лодки в заросли и принялся немедленно выдирать траву. Лохматые и мокрые корни рогоза, чудовищные, похожие на золотых гусениц корни аира выволакивал капитан из трясины и разбрасывал в стороны. Постепенно втащили мы лодку в неизвестное пространство, и дебри болотных трав сомкнулись за нами.
— Вперед! — кряхтел капитан. — Назад хода нет!
Капитан выдрал огромный зонтичный куст, стряхнул на меня синих стрекоз и золотых жучков — и перед нами вдруг открылась свободная вода. Небольшое, совсем круглое, лежало Багровое озеро среди болотных трав. Зыбкие берега охватили его, стянули петлей. Далеко, очень далеко отсюда начинался настоящий берег, лесной, земляной.
— Не видно признаков багровости, — прошептал для чего-то капитан.
Вода в Багровом озере была черна, так черна, что почти не отражала неба.
Только ближе к середине двигались на поверхности небесные облака, а по краям у берегов окружала озеро кайма траурной воды.
— Вот оно — озеро, — сказал капитан. — Сейчас будем рыбу ловить.
Воткнув весла в илистое дно, мы привязали к ним «Одуванчик».
Плюнув на червя, капитан забросил удочку.
— Здешняя рыба, наверно, и в глаза червяка не видала, — сказал он, — надо ее как-то приманить.
Он высыпал в воду горсть геркулеса.
— Мелочь любит геркулес, — пояснил он, — вначале придет мелочь, а за нею — крупная рыба. Хотя здешняя мелочь и геркулеса-то в глаза не видала.
Неожиданно явилось солнце. Пробившись сквозь облака, оно осветило озеро, и тут я понял, как бездонно оно. Лучи совсем не проникали в темные воды. Озеро отталкивало их, не открывало солнцу своей глубины.
Стало как-то не по себе. Показалось, что в озере нет жизни — оно мертво, и кто знает, как глубоко в землю уходит его дно.
Капитан сидел не шевелясь и даже перестал сыпать в воду геркулес. Этот геркулес, наши удочки и червяки, которыми мы собрались приманивать жителей Багрового озера, как-то глупо, мелко выглядели пред спокойным и даже грозным его молчанием.
В тишине послышался плещущий шелест. Я оглянулся и увидел, как из воды высунулся черно-зеленый конический бутон. Из бутона, как из приоткрытого рта, показался ослепительный язычок.
Бутон открывался на глазах, превращаясь в кувшинку-лилию с яркой солнечной сердцевиной. И тут же по всему озеру распластались кувшинки. Они таились под водой, ожидая солнца.
Поплавок мой чуть шевельнулся.
Я взволновался, и капитан тревожно покосил глазом. Кто-то «понюхал червячка». Но кто это? Какая рыба может жить здесь, в Багровом?
Поплавок капитана тоже шевельнулся. «Некто» понюхал и его, чтоб выбрать, какой червячок интересней. Капитан-фотограф немедленно принялся сыпать в воду геркулес.
Но «некто», очевидно, уплыл — поплавки больше не шевелились. А может, стоял неподалеку и глядел снизу задумчиво на нас? К нему подошли и другие жители Багрового озера, и все они окружили «Одуванчик», рассматривали нас, раздумывали, перешептывались. Казалось, я слышу этот шепот, идущий со дна.
Из воды показалась черная гребенка. Доплыла до моего поплавка, толкнула его и плавно опустилась в глубину. Теперь «некто» рассказывал, что такое наши поплавки и можно ли пробовать червя. Я знал, что сейчас они посовещаются и пошлют пробовать самого маленького. Так всегда бывает среди водных жителей — первым пробует маленький.
Он, конечно, сопротивляется, прячется за спины старших, но его подталкивают вперед, и в конце концов — эх, пропади все пропадом! — он разом хватает червя.
Поплавок ушел под воду. Я подсек, и леска натянулась до предела.
Медленно-медленно я вел кого-то к лодке, но только не маленького, а мощного и тугого.
Из воды показалась черная гребенка — и я махнул удилищем. Трепещущее и черное, рот разевающее, с горящими глазами и огненными перьями, вылетело из воды существо. Оно летело в лодку, и я не решился перехватить его в полете. Ударившись об дно, «некто» запрыгал, забился, заметался. Он был горбат и крупноглаз, и бока его были черны и чугунны.
Двуязыкий хвост горел ярче брусники. Стянутые пленкой колючки росли из горба. Подскакивая, он хлестал хвостом в спину капитана, тыкался носом в мои резиновые сапоги.
— Неужели Папашка? — взволнованно шептал капитан.
И впрямь какой-то Папашка-Горбач топорщил драконьи колючки, выпучивая золотые глаза с птичьим зрачком.
Капитан задрожал, напрягся и вдруг с каким-то немым воплем выхватил удочку из воды.
И новый Горбач вылетел из озера в воздух и, хлопая колючками, как грач перьями, упал в колени капитана. Капитан закрякал, засопел, ухватывая Грача-Горбача, выдирая изо рта его крючок.
— Это Окунь! — шепотом кричал он. — Какой здоровый! Какой жуткий! Какой горбатый!
Капитан бросил мне под ноги Грача-Горбача, и теперь вместе с Горбачом-Папашкой они прыгали передо мной, туго отталкиваясь от бортов лодки, пялили на меня свои полуптичьи глаза.
— Так бы десятка два — уха! — шептал капитан с восторгом и тревогой.
Через полчаса мы и вправду надергали десятка два жителей Багрового озера. Все они были крупны и колючи, и все-таки первый Горбач-Папашка был самый большой, самый златоглазый.
— Хватит, — сказал капитан, — пора на сушу, уху варить.
С трудом вытащили мы весла, засосанные озерным дном, и поплыли потихоньку вдоль берега Багрового озера. Настроение у нас вдруг оказалось прекрасным.
По макарке мы плыли напуганные, в озеро вошли пришибленные, а как взошло солнце, нам стало получше, поймали окуня — еще лучше.
Солнце и окунь — это ведь всегда счастье, и как давно этого не было в моей жизни. Солнце и окунь приблизили к нам Багровое озеро, оно стало вроде бы нашим, своим.
Окуни успокоились на дне лодки, уснули, и только Папашка-Горбач-Златоглаз все глядел на меня, растопыривал плавники.
Я взял его в руки и за спиной капитана опустил потихоньку в воду.
Проплыв за нами на боку, он выпрямился, будто встал на ноги, и разом ушел в глубину Багрового озера.
