Страница 38 из 43
Глава XXVII. ЩУЧЬЯ ГОЛОВА
Ответить на вопрос кума Орлов пока не мог. Зрелище полета Лехиной руки потрясло его. Орлов окаменел не хуже той ноги, что валялась в крапиве. Да и все общество как-то притихло и вращало глазами. Главное, неясно было, как и на что надо реагировать: на полет или на удар по зубам?
Пожалуй, реагировать приходилось на полет. Удары-то мы видывали и от нелетающих рук, а вот полеты наблюдали нечасто.
Шурин между тем довольно весело привскочил с пола и, потирая челюсть, замахал на Леху укоризненно пальцем.
— А ты, Леха, — сказал он. — Ты, Леха, не только балабол. Ты еще и забияка.
Орлов зашевелился.
— Это что же такое? — обиженно почему-то сказал он. — Это рука, что ли, летала?
— Да нет, — сказал кум, — это так, ничего особенного.
— Как же ничего особенного? Ведь если в Москве рассказать, что тут руки летают, знаете, что будет?
— Что?
— Ну я не знаю, но что-то будет!
— А ничего и не будет.
— Да ведь она же летает!
— Пускай летает, — сказал кум. — А я вот интересуюсь, вы в Харькове пивали чай?
— В Харькове я пивала, — неожиданно открыла рот Клара Курбе. — Чай был индийский со слоном, а к чаю варенье клубничное. А вот насчет полета отдельных частей тела я и прежде слыхала, но наблюдаю впервые. Интересно, как вы этого достигаете?
Обмакнув вареник в сметану, Леха улыбнулся.
— Тренировка, — сказал он.
Между тем капитан мой фотограф на полет Лехиной руки вниманья не обратил. Так и сяк обсасывал он щучьи плавники, запивал квасом, заедал коркою рыбного пирога.
Я тоже особо не взволновался. Куда больше тревожил меня непонятный, все еще висящий на губах Кларин поцелуй.
«Рука летающая ладно, — думал я, — пускай летает, а вот поцелуй — странный фрукт».
Где-то в самой глубине души зрела у меня мысль, что не худо бы этот фрукт повторить. Думая о поцелуе, я все-таки отметил про себя, что рука Лехина отрывалась вместе с рукавом пиджака, а потом рукав как бы пришился.
Это было забавно.
— Странно, очень странно, — сказал Орлов, удивленно оглядывая нас с капитаном. — Все восхищаются, что у человека летает рука, а эти — ноль внимания. Капитан оторвался от блюда, поднял к Орлову глаза. И тут я заметил, что не только Орлов, но все общество, собравшееся за столом, удивленно разглядывает нас. Дескать, как же так — у человека летает рука, а эти не замечают, будто стрекоза пролетела.
И даже шурин смотрит обиженно. Похоже, он больше обижался на нас, чем на Леху, от которого получил по зубам. И я понял, что шурин нарочно «подставился», подыграл Лехе, чтоб тот показал, на что способна его рука.
— А чего тут восхищаться, — сказал капитан, — она ведь не только летает, она еще по зубам бьет… Если б она собирала цветочки.
— По зубам это я так, для примера, — сказал Леха, — можно и цветочки.
И он крутанул рукой, примериваясь к форточке.
— Да ладно, верю, — сказал капитан, но Леха уже сделал бровями какое-то метательное движение, и рука шмыгнула по воздуху к окну, через форточку улизнула на улицу.
Все замерли. И даже шурин перестал жевать. Неудобно все-таки есть пельмени, когда чья-то часть тела покинула общий стол. Несколько минут все напряженно молчали. Наконец послышался стук в дверь.
— Войдите! — крикнул шурин.
Дверь распахнулась, и рука Лехина ворвалась в дом, зажав в кулаке ромашку. Галантно изогнувшись в воздухе, она поднесла цветок девушке.
— Спасибо, — сказала Клара Курбе и тут же вплела ромашку в волосы.
Все дружно зааплодировали. С ромашкой в каштановых волосах Клара была… гм… дьявольски хороша.
— А теперь капитан доволен? — спросила она.
— Меня все это не касается, — хмуро ответил капитан.
— Да он просто завидует, — подал голос Леха Хоботов. — У него-то ничего не летает.
— Завидовать тут нечему, — сказал капитан. — Видали мы кое-что похлеще летающей руки… А вот некоторые девушки меня удивляют.
— Чем же? — спросила Клара.
— Не знаю, как это объяснить… но нельзя брать ромашку у той самой руки, которая только что зубы дробила. Капитан встал, тронул меня за плечо.
— Пойдем, — сказал он, — нужно поговорить.
— Куда это? — крикнул шурин. — А самовар пить?!
— Сейчас вернемся, — сказал капитан, — две минуты. Мы вышли на крыльцо. Капитан держал меня за руку, и я чувствовал, как мелко и нервно дрожит он. — Отойдем подальше.
У забора, под шуршуриным окном, мы остановились. — Слушай, — сказал капитан, — ты сказал, что Орлов снился тебе там, на берегу Илистого.
— Снился.
— А Клара?
— Снилась, — чуть смутившись, подтвердил я.
— Да, — задумчиво сказал капитан, — теперь все ясно.
— Что тебе ясно? Капитан не ответил.
— Загляни в окно, — неожиданно сказал он, — погляди, что они делают?
Я поднялся на цыпочки, заглянул в окно и вздрогнул. Вся компания, что сидела за столом, — и Кузя, и шурин, и Леха Хоботов, и Орлов с Кларой — все смотрели в окно, прямо мне в глаза. Я отпрянул.
— Поздно, — сказал капитан. — Заметили. Догадались, что я догадался. А я уж давно все понял, но когда она взяла ромашку…
— Что ты понял? Объясни.
— Папашка раздвоился. У него же две головы — щучья и медвежья. Ну вот, щучья — это Клара, а медвежья — Орлов. Приделал к головам по телу и явился к нам. Настоящий Орлов сидит в Москве, и Клара там, а эти — поддельные. Подсмотрел твои сны — и раздвоился.
— Что ты говоришь?! — сказал я. — Я с Кларой только что целовался.
— Это не Клара, — сказал капитан. — Это — гидра. Где-то в доме хлопнула дверь. По ступенькам крыльца спускалась Клара. Она встала у забора, у земляничной калиточки, и задумчиво глядела на дальние леса, на небо, на закат.
— Щучья голова, — шепнул мне капитан. — Оставаться нам здесь нельзя.
— Слушай, отойди на минутку, — заикаясь, сказал вдруг я.
— Куда это?
— Не знаю… ну, погляди, цел ли «Одуванчик».
— Да я отсюда вижу — все в порядке, — сказал капитан.
Но все-таки он обеспокоился, вытянул шею, шагнул в сторону.
— Не вздумай с ней целоваться, — буркнул он. Капитан пошел к берегу, и, как только он отдалился, Клара сразу направилась ко мне.
Я видел, как сияют и колеблются ее глаза, как горит в волосах ромашка.
— Не смейте меня целовать, — сказал я дрожащим голосом.
