Страница 4 из 21
Витя Малеев в школе и дома (Глава 4)
Прошло дня три, или четыре, или, может быть, пять, сейчас уже не помню точно, и вот один раз на уроке наш редактор Сережа Букатин сказал:
— Ольга Николаевна, у нас в редколлегии никто не умеет хорошо рисовать. В прошлом году всегда рисовал Федя Рыбкин, а теперь совсем некому, и стенгазета получается неинтересная. Надо нам выбрать художника.
— Художником надо выбирать того, кто умеет хорошо рисовать, — сказала Ольга Николаевна. — Давайте сделаем так: пусть каждый принесет завтра свои рисунки. Вот мы и выберем, кто лучше рисует.
— А у кого нет рисунков? — спросили ребята.
— Ну, нарисуйте сегодня, приготовьте хоть по рисунку. Это ведь нетрудно.
— Конечно, — согласились мы все.
На другой день все принесли рисунки. Кто принес старые, кто нарисовал новые; у некоторых были целые пачки рисунков, а Грачев принес целый альбом. Я тоже принес несколько картинок. И вот мы разложили все свои рисунки на партах, а Ольга Николаевна подходила ко всем и рассматривала рисунки. Наконец она подошла к Игорю Грачеву и стала смотреть его альбом. У него там были нарисованы всё моря, корабли, пароходы, подводные лодки, дредноуты.
— Игорь Грачев лучше всех рисует, — сказала она. — Вот ты и будешь художником.
Игорь улыбался от радости. Ольга Николаевна перевернула страничку и увидела, что там у него нарисован моряк в тельняшке, с трубкой во рту, точь-в-точь такой же, как на стене был. Ольга Николаевна нахмурилась и пристально поглядела на Игоря. Игорь заволновался, покраснел и тут же сказал:
— Это я нарисовал морячка на стенке.
— Ну вот, а когда спрашивали, так ты не признавался! Нехорошо, Игорь, нечестно! Зачем ты это сделал?
— Сам не знаю, Ольга Николаевна! Как-то так, нечаянно. Я не подумал.
— Ну хорошо, что хоть теперь признался. После уроков пойди к директору и попроси прощения.
После уроков Игорь пошел к директору и стал просить у него прощения. Игорь Александрович сказал:
— Государство уже израсходовало на ремонт школы много денег. Второй раз ремонтировать некому. Иди домой, пообедаешь и придешь.
После обеда Игорь пришел в школу, ему дали ведро с краской и кисточку, и он побелил стену так, что морячка не стало видно.
Мы думали, что Ольга Николаевна теперь уже не разрешит ему быть художником, но Ольга Николаевна сказала:
— Лучше быть художником в стенгазете, чем портить стены.
Тогда мы выбрали его в редколлегию художником, и все были рады, и я был рад, только мне-то, если сказать по правде, радоваться не следовало, и я расскажу почему.
По шишкинскому примеру, я совсем перестал дома делать задачи и все норовил списывать их у ребят. Вот точно, как в пословице говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься».
«Зачем мне ломать голову над этими задачами? — думал я. — Все равно я их не понимаю. Лучше я спишу, и дело с концом. И быстрей, и дома никто не сердится, что я не справляюсь с задачами».
Мне всегда удавалось списать задачу у кого-нибудь из ребят, но наш председатель совета отряда, Толя Дёжкин, упрекал меня.
— Ты ведь никогда не научишься делать задачи, если все время будешь списывать у других! — говорил он.
— А мне и не нужно, — отвечал я. — Я к арифметике неспособный. Авось как-нибудь и без арифметики проживу.
Конечно, списать домашнее задание было легко, а вот когда вызовут в классе, то тут только одна надежда на подсказку. Еще спасибо, что хоть ребята подсказывали. Только Глеб Скамейкин с тех пор, как сказал, что будет бороться с подсказкой, все думал и думал и наконец придумал такую вещь: подговорил ребят, которые выпускали стенгазету, нарисовать на меня карикатуру. И вот в один прекрасный день в стенгазете на меня появилась карикатура с длинными ушами, то есть был нарисован я возле доски, вроде я решаю задачу, а уши у меня длинные-предлинные. Это, значит, для того, чтобы лучше слышать, что мне подсказывают. И еще какие-то стишки противные под этой карикатурой были подписаны:
Витя наш подсказку любит, Витя в дружбе с ней живет, Но подсказка Витю губит И до двойки доведет.
Или что-то вроде этого, не помню точно. В общем, чепуха на постном масле. Я, конечно, страшно рассердился и сразу догадался, что это Игорь Грачев нарисовал, потому что пока его в стенгазете не было, то и никаких карикатур не было. Я подошел к нему и говорю:
— Сними сейчас же эту карикатуру, а то худо будет! Он говорит:
— Я не имею права снимать. Я ведь только художник. Мне сказали, я и нарисовал, а снимать не мое дело.
— Чье же это дело?
— Это дело редактора. Он у нас всем распоряжается. Тогда я говорю Сереже Букатину:
— А, значит, это твоя работа? На себя небось не поместил карикатуры, а на меня поместил!
— Что же ты думаешь, я сам помещаю, на кого хочу? У нас редколлегия. Мы всё вместе решаем Глеб Скамейкин написал на тебя стихи и сказал, чтоб карикатуру нарисовали, потому что надо с подсказкой бороться. Мы на совете отряда решили, чтобы подсказки не было.
Тогда я бросился к Глебу Скамейкину.
— Снимай, — говорю, — сейчас же, а то из тебя получится бараний рог!
— Как это — бараний рог? — не понял он.
— В бараний рог тебя согну и в порошок изотру!
— Подумаешь! — говорит Глебка. — Не очень-то тебя испугались!
— Ну, тогда я сам из газеты карикатуру вырву, если не испугались.
— Вырывать не имеешь права, — говорит Толя Дёжкин, — Ведь это правда. Если б на тебя написали неправду, то и тогда не имеешь права вырывать, а должен написать опровержение.
— А, — говорю, — опровержение? Сейчас вам будет опровержение!
Все ребята подходили к стенгазете, любовались на карикатуру и смеялись. Но я решил не оставлять этого дела так и сел писать опровержение. Только у меня ничего не вышло, потому что я не знал, как его написать. Тогда я пошел к нашему пионервожатому Володе, рассказал ему обо всем и стал спрашивать, как написать опровержение.
— Хорошо, я тебя научу, — сказал Володя. — Напиши, что ты исправишься и станешь учиться лучше, так что не нужна будет подсказка. Твою заметку поместят в стенгазете, а я скажу, чтобы карикатуру сняли.
Я так и сделал. Написал в газету заметку, в которой давал обещание начать учиться лучше и больше не надеяться на подсказку.
На другой день карикатуру сняли, а мою заметку напечатали на самом видном месте. Я был очень рад и даже на самом деле собирался начать учиться лучше, но все почему-то откладывал, а через несколько дней у нас была письменная работа по арифметике и я получил двойку. Конечно, не я один получил двойку. У Саши Медведкина тоже была двойка, так что мы вдвоем отличились. Ольга Николаевна записала нам эти двойки в дневники и сказала, чтоб в дневниках была подпись родителей.
Печальный возвращался я в этот день домой и все думал, как избавиться от двойки или как сказать маме, чтоб она не очень сердилась.
— Ты сделай так, как делал наш Митя Круглов, — сказал мне по дороге Шишкин.
— Кто это Митя Круглов?
— А это был у нас такой ученик, когда я учился в Нальчике.
— Как же он делал?
— А он так: придет домой, получив двойку, и ничего не говорит. Сидит с унылым видом и молчит. Час молчит, два молчит и никуда гулять не идет. Мать спрашивает:
«Что это с тобой сегодня?»
«Ничего».
«Чего же ты такой скучный сидишь?»
«Так просто».
«Небось натворил в школе чего-нибудь?»
«Ничего я не натворил».
«Подрался с кем-нибудь?»
«Нет».
«Стекло в школе расшиб?»
«Нет».
«Странно!» — говорит мать.
За обедом сидит и ничего не ест.
«Почему ты ничего не ешь?»
«Не хочется».
«Аппетита нет?»
«Нет».
«Ну пойди погуляй, аппетит и появится».
«Не хочется».
«Чего же тебе хочется?»
«Ничего».
«Может быть, ты больной»
«Нет».
Мать потрогает ему лоб, поставит градусник. Потом говорит:
«Температура нормальная. Что же с тобой, наконец? С ума ты меня сведешь!»
«Я двойку по арифметике получил».
«Тьфу! — говорит мать. — Так ты из-за двойки всю эту комедию выдумал?»
«Ну да».
«Ты бы лучше сел да учился, вместо того чтоб комедию играть. Двойки и не было бы», — ответит мать.
И больше ничего ему не скажет. А Круглову только это и надо.
— Ну хорошо, — говорю я. — Один раз он так сделает, а в следующий раз мать ведь сразу догадается, что он получил двойку.
— А в следующий раз он что-нибудь другое придумает. Например, приходит и говорит матери:
«Знаешь, у нас Петров сегодня получил двойку».
Вот мать и начнет этого Петрова пробирать:
«И такой он и сякой. Родители его стараются, чтоб из него человек вышел, а он не учится, двойки получает…»
И так далее. Как только мать умолкает, он говорит:
«И Иванов у нас сегодня получил двойку».
Вот мать и начнет отделывать Иванова:
«Такой-сякой, не хочет учиться, государство на него даром деньги тратит!..»
А Круглов подождет, пока мать все выскажет, и снова говорит:
«Гаврилову сегодня тоже двойку поставили».
Вот мать и начнет отчитывать Гаврилова, только бранит его уже меньше. Круглов, как только увидит, что мать уже устала браниться, возьмет и скажет:
«У нас сегодня просто день такой несчастливый. Мне тоже двойку поставили».
Ну, мать ему только и скажет:
«Болван!»
И на этом конец.
— Видать, этот Круглов у вас был очень умный, — сказал я.
— Да, — говорит Шишкин, — очень умный. Он часто получал двойки и каждый раз выдумывал разные истории, чтоб мать не бранила слишком строго.
Я вернулся домой и решил сделать так, как этот Митя Круглов: сел сразу на стул, свесил голову и скорчил унылую-преунылую физиономию. Мама это сразу заметила и спрашивает:
— Что с тобой? Двойку небось получил?
— Получил, — говорю.
Вот тут-то она и начала меня пробирать.
Но об этом рассказывать неинтересно.
На следующий день Шишкин тоже получил двойку, по русскому языку, и была ему за это дома головомойка, а еще через день на нас обоих опять появилась в газете карикатура. Вроде как будто мы с Шишкиным идем по улице, а за нами следом бегут двойки на ножках.
Я сразу разозлился и говорю Сереже Букатину:
— Что это за безобразие! Когда это наконец прекратится?
— Чего ты кипятишься? — спрашивает Сережа. — Это ведь правда, что вы получили двойки.
— Будто мы одни получили! Саша Медведкин тоже получил двойку. А где он у вас?
— Этого я не знаю. Мы сказали Игорю, чтоб он всех троих нарисовал, а он нарисовал почему-то двоих.
— Я и хотел нарисовать троих, — сказал Игорь, — да все трое у меня не поместились. Вот я и нарисовал только двоих. В следующий раз третьего нарисую.
— Все равно, — говорю я, — Я этого дела так не оставлю Я напишу опровержение! Говорю Шишкину:
— Давай опровержение писать.
— А как это?
— Очень просто: нужно написать в стенгазету обещание, что мы будем учиться лучше. Меня так в прошлый раз научил Володя.
— Ну ладно, — согласился Шишкин. — Ты пиши, а я потом у тебя спишу.
Я сел и написал обещание учиться лучше и никогда больше не получать двоек. Шишкин целиком списал у меня это обещание и еще от себя прибавил, что будет учиться не ниже чем на четверку.
— Это, — говорит, — чтоб внушительней было.
Мы отдали обе заметки Сереже Букатину, и я сказал:
— Вот, можешь снимать карикатуру, а заметки наши наклей на самом видном месте. Он сказал:
— Хорошо.
На другой день, когда мы пришли в школу, то увидели, что карикатура висит на месте, а наших обещаний нет. Я тут же бросился к Сереже. Он говорит:
— Мы твое обещание обсудили на редколлегии и решили пока не помещать в газете, потому что ты уже раз писал и давал обещание учиться лучше, а сам не учишься, даже получил двойку.
— Все равно, — говорю я. — Не хотите помещать заметку — не надо, а карикатуру вы обязаны снять.
— Ничего, — говорит, — мы не обязаны. Если ты воображаешь, что можно каждый раз давать обещания и не выполнять их, то ты ошибаешься.
Тут Шишкин не вытерпел:
— Я ведь еще ни разу не давал обещания. Почему вы мою заметку не поместили?
— Твою заметку мы поместим в следующем номере
— А пока выйдет следующий номер, я так и буду висеть?
— Будешь висеть,
— Ладно, — говорит Шишкин.
Но я решил не успокаиваться на достигнутом. На следующей переменке я пошел к Володе и рассказал ему обо всем.
Он сказал:
— Я поговорю с ребятами, чтоб они поскорее выпустили новую стенгазету и поместили обе ваши статьи. Скоро у нас будет собрание об успеваемости, и ваши статьи как раз ко времени выйдут.
— Будто нельзя сейчас карикатуру вырвать, а на ее место наклеить заметки? — спрашиваю я.
— Это не полагается, — ответил Володя.
— Почему же в прошлый раз так сделали?
— Ну, в прошлый раз думали, что ты исправишься, и сделали в виде исключения. Но нельзя же каждый раз портить стенную газету. Ведь все газеты у нас сохраняются. По ним потом можно будет узнать, как работал класс, как учились ученики. Может быть, кто-нибудь из учеников, когда вырастет, станет известным мастером, знаменитым новатором, летчиком или ученым. Можно будет просмотреть стенгазеты и узнать, как он учился.
«Вот так штука! — подумал я. — А вдруг, когда я вырасту и сделаюсь знаменитым путешественником или летчиком (я уже давно решил стать знаменитым летчиком или путешественником, вдруг тогда кто-нибудь увидит эту старую газету и скажет: «Братцы, да ведь он в школе получал двойки!»
От этой мысли настроение у меня испортилось на целый час, и я не стал больше спорить с Володей. Только потом я понемногу успокоился и решил, что, может быть, пока вырасту, газета куда-нибудь затеряется на мое счастье, и это спасет меня от позора.
— Страница 4. —
