Страница 4 из 20
Баба Яга и ее внучки Ягобабочки (сказки)
Но стояла-то она раньше на краю лужайки, над омутком, над речкой, и когда Манюшка заглянула вниз, то и совсем заплакала:
— Ой, да что это я наделала!
Ой, сама я во всём виноватая!
Без пригляда оставила братика,
И, видать, покачнулся с тележкой он,
Да и съехал под горочку в реченьку…
Вон и прямо следок в омуток,
И волна оплеснула песок!
Сбежала Манюшка на этот песок, встала на колени, смотрит в воду.
А там, под водой, и следа уж нет, там только играют меж чистых камушков пескарики да усатый рак куда-то не торопясь ползёт.
— Рак, рак! — позвала горестно Манюшка. — Куда девалась тележка с братцем? Сползай туда, где поглубже. Посмотри, нет ли там Егорки…
Хмурый рак и усами не повёл, пополз дальше по своему делу.
— Пескарики, пескарики! — взмолилась Манюшка. — Занырните вы на самую глубину! Поищите братца!
А пескарикам хоть бы что, играют себе, меж камешков в светлой воде вьются, будто не слышат.
Тогда Манюшка всей речке кричит, просит её, уговаривает:
— Расплеснись, речка, на две стороны! Верни мне Егорку! Я тебе за него что хочешь отдам!
Но и речка молчит. Бежит она, меж ракитовых кустов струится и даже в ответ не плеснёт уж волною.
И не знает Манюшка, что делать теперь. Села на песок, слёзы платком утирает, кается:
— Плохо я за братиком смотрела, ухаживала плохо. Даже Пудом Иванычем обзывала… Вернись он теперь, я бы его и с рук не спустила, как бы мне ни было тяжелёхонько… Да поздно теперь каяться. Видно, придётся мне и самой в речку нырять.
И только она так сказала, только поднялась, чтобы в речку зайти, а сверху, с ракиты, вдруг голос раздаётся:
— Не выдумывай, не выдумывай! Не к чему… Не утонул твой Егорка. Говори скорей, что за него дашь. Что речке за него обещала?
И спрыгнула на песок перед Манюшкой Сорока-Белобока, Длинный хвост, Хитрые глаза.
— Что дашь? Что дашь? Говори быстрей!
— Да всё отдам! Всё! — обрадовалась Манюшка. — Если хочешь, в няньки к твоим сорочатам пойду!
— Нянька нам не нужна, — стрекочет Сорока, — мои ребятки давно по лесу разлетелись. Подари мне лучше платок. Я стара становлюсь, мне солнцем голову напекает.
— Бери! — торопится Манюшка. — Бери, да сказывай про Егорку. Где он?
— А вон там… — показывает крылом Сорока. — Плывёт вниз по речке, как на кораблике, в своей деревянной тележке. Если не догонишь, в море унесёт.
Охнула Манюшка, помчалась по берегу. Сорока платок на голову повязала, впереди Манюшки летит, путь указывает.
Да только Сороке по воздуху — легко, а Манюшке по земле плохо. На пути буераки, шиповник, крапива.
Изожглась она вся, искололась на бегу, а быстрой речки ей всё равно не перегнать.
И опять заплакала было Манюшка, да тут на пути жаркий малинник, из малинника Медведица вылезает. Большая, косматая, вся пасть измазана ягодами.
Манюшка и перепугаться не успела, Сорока сразу к Медведице:
— Выручи, выручи! Помоги речку обогнать. Манюшка тебя чем-нибудь отдарит.
— Чем? — проворчала Медведица. — Я у неё ничего не вижу.
— А передничек? — говорит Манюшка. — Хочешь, передник свой подарю?
Взяла Медведица передник, не спеша примерила, говорит:
— Мал!
А потом подумала, подумала, за ухом почесала, опять подумала, да и согласилась:
— Ладно. Сойдёт. Я его дочке Малашке отнесу, ей передничек придётся впору. Садись, Манюшка, верхом, поскакали обгонять речку.
Села Манюшка на Медведицу, ухватилась за нечёсаный загривок, и понеслись они вдоль берега по кустам, по чащобам, по буеракам так быстро, что Сорока погналась, погналась было за ними, да и опустилась на ёлку, протрещала вслед:
— Дальше одни скачите! Мне невмочь.
Косолапая Медведица ломится через лес, Манюшка пригибается, чтобы её сучками не сшибло, всё поглядывает туда, где за тёмными деревьями речка блестит, и всё просит:
— Скорей! Скорей! А то Егорка в синее океан-море уплывёт.
И вот лес кончился, впереди опять просторные луга, и речка разлилась таким широким плёсом, что почти не видно второго берега. Но виднеется там, на самой середине, светлое пятнышко, и похоже, что это Егоркин кораблик-тележка и есть.
— Матушка Медведица, — просит Манюшка, — ты меня сквозь чащи лесные пронесла, через овраги перенесла, так перенеси и на середину речки. Помоги пригнать Егоркин кораблик к берегу.
— Нет. Всё. Уморилась! — отвечает Медведица. — Поплетусь к дочке Малашке, понесу ей передник. Дальше за подмогой обращайся к дядюшке Журавлю. Вон он, долговязый, востроносый, расхаживает по лугу во своём сером да окоротелом пиджачишке.
Манюшка ёжится:
— Очень с виду строгий он… Его просить — новые подарки дарить, а у меня больше ничего не осталось. Только вот это платьишко, да и то штопаное.
— Подарков нет — поклонись пониже! — буркнула Медведица и устало побрела в лес.
Подбежала Манюшка к Журавлю, поклонилась низко:
— Дяденька Журавль, нет у меня подарков, да всё равно выслушай! Глянь скорее вдаль на речку, там моего братика Егорку в море уносит…
Не успела она и досказать, Серый Журавль-Долгие ноги-Вострый нос мигом со своей высоты глянул вдаль на речку и закурлыкал:
— Курлы-курлы! Караул! Где вы, мои ребята-журавлята? Скорей! Сюда! Надо мальчика Егорку выручать!
Взмахнул Журавль сильными крыльями, взлетел над всем голубым простором. К нему, откуда ни возьмись, два серых журавлёнка пристроились. И они полетели на середину речного плёса спасать Егорку.
Полетели, подцепили кораблик-тележку за края, да и к берегу причалили.
Сидит там Егорка живёхонек, здоровёхонек, знай себе агукает, смеётся, а Манюшка не знает, что и делать от радости. То ли братца обнимать, то ли Журавля благодарить. Кланяется она ему опять до земли, кланяется и журавлятам, просит прощения, что нет у неё подарков.
А журавлята свои серые, окоротелые пиджачишки одёргивают, сами радуются, прыгают, кричат:
— Да ты что? Да какие такие подарки, когда братец в море уплывает… Ничего нам, Манюшка, не надо, и кланяться нам не надо, мы сейчас тебя ещё и проводим домой!
И они помогли Манюшке докатить братца до самой деревни Тёплые Лопушки, а там уж — переполох! Родители с поля, с работы вернулись — волнуются. Вся деревня волнуется. А как только завидели на дороге братца в тележке, да Манюшку, да её долгоногих, крылатых помощников, так тут все и бросились к ним.
Мать с отцом даже браниться не стали. Схватили Егорку, давай по очереди целовать его да тетёшкать, а старые да малые деревенские жители обступили Манюшку:
— Ну, как? Побывала на всём на просторе? Повидала вольный свет? Каков он?
И Манюшка засмеялась, и ответила:
— Повидала, повидала… Он болыпой-преболыыой, но пугаться в нём нечего. Он — добрый!
И показала на тех, в сереньких, коротких пиджачишках журавлят, которые в беде ей помогли, да ничего за эту помощь с неё не потребовали.
Девушка-Ель
Беда у девушки случилась: умерли почти в одночасье её старые мать и отец.
Распрощалась девушка с ними, затосковала крепко: «Как дальше быть? Ведь после батюшки, матушки у меня братков, сестёр и тех нету… И выходит, не нужна я теперь и и кому, да и мне самой жить-стараться больше не для кого!»
И вот она вздыхает, и вот она горюет. И так в печали < моей замкнулась, что ни друзей, ни подруг, ни соседей в к ревне почти не замечает, а всё бродит за дворами, за гуменниками в полном одиночестве.
И бродила она так, бродила, да и забрела в сумерках поздним вечером на полянку в лес.
А там — тишина, а там — покой. Там лишь высоко над темными деревьями горят предночные звёзды, да снизу по траве расстилается белый туман.
Встала девушка посреди этой поляны, поглядела, как мягко туман к самым ногам её ластится, послушала здешнюю тишь и вслух прошептала:
— Вот тут бы мне какой-нибудь ёлочкой навсегда и остаться…
Прошептала, прежнее своё повторила:
— Всё равно я не нужна никому. Всё равно мне, девушке, больше жить не для кого.
И только она проговорила это, как вдруг белый туман-то всколыхнулся весь, — из тумана на девушку тёмными, колдовскими глазами смотрит Лесной Дух.
Смотрит не грозно, смотрит участливо, седою головою качает:
— Ой ли? Надо ли тебе в ёлочку обращаться? Смотри, не раскаешься ли потом?
А девушка в расстройстве безутешном Лесного Духа не страшится, девушка говорит:
— Надо! Надо мне стать ёлочкой! И в этом я, нет, не раскаюсь.
