Страница 34 из 36
Орден Жёлтого Дятла (повесть)
Но Эмилия все-таки решила писать, — пока что на той бумаге, какая есть, и теми чернилами, какие есть, а там посмотрим.
— Может, когда пойдет в печать, — сказала она с надеждой в голосе, — что найдутся и бумага со звездочками, и чернила морского цвета, и гусиные перья…
Граф шумно расхохотался:
— Печатать гусиными перьями! Сказала!.. Печатают литерами, такими брусочками с изображением букв.
— Ну, пускай, — примирительно отозвалась Эмилия, — я напечатаю гусиными брусочками.
Граф в ответ только вздохнул и снова поднял глаза к потолку.
Они поместились в чуланчике, забитом всяким барахлом. Сиденьем служили сложенные стопкой черепицы, а столом — перевернутый ящик. Эмилия расхаживала из стороны в сторону, заложив руки за спину.
— Ну, давайте! — наконец сказала она. — Напишите на самом верху: «Записки маркизы де Рабико». Самыми большими буквами.
Граф написал:
Записки маркизы де Рабико.
— Теперь пишите: «Глава первая».
Граф написал и ждал, что последует дальше. Эмилия, сморщив лоб, молчала…
Начать — это совсем не так легко. Гораздо легче закончить. Капнете чернильную точку, и все, или напишите: «Конец». Но начинать — это ужас. Эмилия думала, думала и наконец сказала:
— Поставьте вопросительный знак или лучше несколько… Поставьте шесть.
Граф даже рот раскрыл от удивления.
— Ну, давайте, граф! Поставьте шесть вопросительных знаков, — настаивала кукла. — Разве не видите, что я не знаю, что писать, и сама себя спрашиваю?
Таким образом «Записки маркизы де Рабико» начинались довольно странно:
Глава первая
???????
Эмилия сосчитала вопросительные знаки: оказалось семь.
— Срежьте один, — распорядилась она. Граф вздохнул и вычеркнул последний вопросительный знак, оставив только те шесть, которые были ему заказаны.
— Хорошо, — сказала Эмилия, — теперь напишите один… один… один…
Граф написал три единицы: 1, 1, 1.
Эмилия обиделась:
— И очень глупо! Я ничего такого не велела писать. Я просто думаю вслух. Я хотела только сказать, чтоб вы написали один восклицательный знак после шести вопросительных.
Граф начал отдуваться и обмахиваться листом бумаги, как веером. Наконец он сказал:
— Знаете что, Эмилия? Лучше посидите пока одна и решите окончательно, что именно вы хотите писать. Когда у вас в голове будет план, позовите меня. Иначе ничего не получится.
— Так ведь начать очень трудно, граф. В книжках бывает столько разных начал. Не знаю, какое выбрать. Вы бы что предложили?
— Я бы предложил очень простую вещь; начинайте так, как начинаются почти все записки: расскажите, кто пишет, когда этот «кто» родился, в каком городе и тому подобное. «Приключения Робинзона Крузо», например, начинаются так: «Я родился в году 1632-м, в городе Йорке, в семье с достатками», и так далее.
— Превосходно! — воскликнула Эмилия. — Годится. Пишите: я родилась в году… (три звездочки), в городе… (три звездочки), в семье с недостатками…
— Зачем столько звездочек?
— Для красоты. Пишите дальше: я родилась из старой юбки тетушки Настасий. И родилась пустая. Уже после того как я родилась, меня набили такими сухими стебельками золотого цвета, которые служат, чтобы набивать матрацы.
— Скажите прямо — соломой, чтоб всем было понятно.
— Ладно. Меня набили соломой, чтоб всем было понятно, и я стала жить дура дурой, как все куклы. И была очень некрасивая. Глаза мне тетушка Настасия вышила черными нитками, и даже не шелком, а просто катушечными. Ходила я, широко расставляя ноги, как мальчишка продавец в лавке. Знаете, почему они всегда так широко расставляют ноги?
— Строение тела, — отвечал граф.
— Никакого настроения. Это от привычки с малолетства стоять за прилавком, продавая товары. Приходится пошире расставлять ноги, чтоб крепче опереться на прилавок, а то попробуй-ка простоять так с утра до вечера! Так и привыкают, а настроение тела тут ни при чем. Вот я и ходила, широко расставляя ноги. Потом я исправилась. Теперь я ноги составляю узко. В остальном я тоже исправилась. Тетушка Настасия меня много исправляла, и иголкой и воспитанием. Носишка тоже, но больше воспитанием… Я родилась немая как рыба. В один прекрасный день я научилась говорить.
— Я давно хотел знать эту историю, — сказал граф. — Вы что же, проглотили язык попугая?
— Ничего подобного. Я говорила вначале, как попугай, это верно, но язык я никакой не глотала — зачем такие гадости? Я просто проглотила разговорную пилюлю, которую мне дал доктор Улитка, отличный врач. Носишка говорит, что в пилюле была очень большая доза, потому я вначале говорила так много, что как только я открою рот, так все затыкают уши. Потом я проговорила излишек и теперь говорю на общем уровне.
— Ах, Эмилия, — сказал граф, — вы еще не дошли до общего уровня: никто на свете не говорит столько, сколько вы.
— Да, но у меня язык не без костей. У меня язык с костями. Я умею говорить вещи разумные и остроумные…
В этот момент в саду заревели, и Эмилия с графом разом повернули головы к окну. Это Киндим звал свою приятельницу немножко поболтать.
— Послушайте, граф, — сказала Эмилия, — нам с Киндимом нужно обсудить некоторые важные вопросы. Вы тут попишите один, ладно? Представьте себе, что я диктую, и пишите. Описывайте случаи из моей жизни.
— А что писать-то? — покорно спросил ученый.
— А что хотите. Описывайте и описывайте…
— Но так записки будут мои, а не ваши, Эмилия!
— А вы не волнуйтесь. Я подпишу в конце… — сказала Эмилия. Сказала и побежала в сад. Граф замер с пером в воздухе, размышляя, размышляя…
Глава 2
Граф начинает писать «Записки Эмилии»: «Как Эмилия давала уроки бесхвостовой лошадке»
Наконец граф начал так:
«Бесхвостая лошадка была совершенно безграмотна, необразованна и ничего ни про что не знала. Эмилия стала давать ей уроки.
— Что такое дерево? — спросила учительница на первом уроке. — Не знаешь?
Лошадка сохраняла то же выражение и не знала.
— Дерево, — сказала Эмилия, — это существо, которое не умеет говорить и живет, стоя всегда на одном и том же месте. Вместо рук у него сучья, вместо ногтей — листья. В чужие дела не суется, а, наоборот, дает плоды. Одно дерево дает красные питанги — они особенно вкусные, когда уже совсем темно-красные; зеленые, желтые или мало красные никто не хочет есть. Другое дает желтые апельсины, сладкие и кислые; из кислых тетушка Настасия готовит сладкое варенье. Третье — вон как то огромное (уроки всегда происходили в саду) — дает черные шарики под названием „жабутикаба“ — жа-бу-ти-ка-ба. Не надо говорить „жа-ти-бу-ка-ба“, потому что все будут смеяться. Бразильские фрукты называются вообще-то очень длинно. Можно подумать, что жабутикаба величиной с арбуз. А между прочим, это самый маленький из наших фруктов. Черненький и вот такой малюсенький. Есть вопросы?
— ??
— Ну конечно, есть. Почему деревья никогда не уходят со своего места? Потому что у них корни. Корни — это кривые ноги, которыми деревья уходят в землю. И земля мешает им уйти в другое место. Они уходят, только когда приходит топор.
— ?
— Топор — это злой зверь, который меняет форму дерева и его название. Оно потом называется „полено“. По-ле-но. Топор состоит из лезвия и ручки.
— ?
— Да, у топора тоже есть ручка, за которую его держат. У топора одна ручка, у корзинки тоже. У меня две, у тебя совсем нету, только ножки. Есть вопросы?
— ?
Лошадка очень удивлялась, и было чему… У Эмилии вообще странный способ выражаться. Она всегда говорит глупости. Но часто это очень умные глупости. Она обо всем думает по-своему. Вот, например, как она объяснила лошадке, что такое фрукты:
— Фрукты — это такие шарики, которые деревья вешают на свои ветки, чтобы доставить удовольствие птичкам и людям. Внутри — сок или мякоть. В яблоках — мякоть. В апельсинах — сок. А перец вообще не фрукт, а плод. Он жжет язык, но огня в нем нету, а есть только такое выражение — „жжет“. Про огонь говорят „жжет“ и про перец „жжет“. В языке много слов значат разное. И слово „язык“ значит разное и для разного служит. Например, язык, который нам посылают в баночках из Рио-Гранде, очень хорошо служит для обеда, для ужина и даже для завтрака. А вот португальский, французский, английский и разные другие языки служат, чтобы говорить. Хотя тетушке Настасии английский язык служит плохо. Она знает только „олл райт“, что в Нью-Йорке означает „очень хорошо“, но у тетушки Настасии вместо „олл райт“ получается „полно врать“. Я сама слышала, что она говорила донне Бенте так: „Полно врать, сеньора. Ну где ж там очень хорошо, когда люди говорят, что в Нью-Йорке этом все сплошная полиция, свистит-гудит и лепортеры у всех берут информацию и всех снимают на улице моментально? А еще дома называются небоскребы, божье небо скребут то есть, и поезда ползают под землей, как черви какие! Дело рук дьявола, сеньора, уж вы мне поверьте!“ Так и сказала.
Следующий урок был о цветах.
— Цветок, — объясняла Эмилия, — это яркий и душистый сон, который растения при помощи корней вытаскивают из темноты земли и раскрывают в воздухе.
Лошадка молчала, может, оттого, что была взволнована высоким слогом Эмилии, а может, оттого, что не умела говорить».
Глава 3
Между графом и Эмилией происходит объяснение. Настойчивая кукла и покорный Маис
Граф как раз дошел до того места записок, на котором кончается предшествующая глава, когда Эмилия легким шагом впорхнула в чуланчик.
— Ну, как идет работа, Маис? — полюбопытствовала она. — Написали что-нибудь? (Последнее время у Эмилии появилась привычка называть графа де Кукурузе коротко и фамильярно — «Маис».)
— Колоссально много, Эмилия… Я описал, как вы давали уроки бесхвостой лошадке.
— И вы рассказали, как я умно объясняла, и все мои идеи изложили, да?
— Все как есть.
— Тогда прочитайте вслух. Граф прочел написанное.
Эмилии понравилось.
— Ну, я вижу, мои записки идут быстро, — сказала она. — Очень хорошо! Я хочу доказать всем, что я все умею: играть, охотиться, писать записки…
— Ах, вы умеете писать записки? — иронически отозвался граф. — Значит, писать записки чужой рукой и чужой головой это значит уметь писать записки?
— А что вы думаете, граф? Разве мало есть на свете людей, которые делают дела чужими руками и получают деньги за чужую работу, а славу — за чужие идеи? И еще называют это «уметь устраиваться»… А я ведь только хочу, чтоб мои записки были получше.
Граф вздохнул:
— Но ведь это же нехорошо, Эмилия… А если я откажусь и брошу ваши записки, что вы тогда станете делать?
Эмилия расхохоталась:
— Дурачок! Думаете, растеряюсь? Я попрошу Киндима, это очень грамотный носорог, он мне и закончит книгу. Он меня очень слушается, не как некоторые… Так что лучше продолжайте и, главное, пишите правду.
Бедный граф опять вздохнул.
— Так о чем же теперь писать? — спросил он. — Тему-то хоть подскажите!
— А вы опишите, как мы познакомились с Перышком, как он вдруг исчез, когда мы вернулись из Страны Басен, и как мы ему послали письмо, помните? Педриньо написал письмо и послал Рабико догонять Перышко. В письме говорилось: «Друг Перышко! Напиши, когда ты опять приедешь? И куда повезешь? И вообще мы тут все сомневаемся, как тебя зовут по-настоящему? Напиши. Только не ври. Напиши серьезно. Твой друг Педриньо». Это письмо Педриньо написал наскоро на бумаге, в которую раньше были завернуты бутерброды с ветчиной. Я это хорошо помню, потому что я сама подобрала эту бумагу с земли и дала Педриньо, чтоб он написал письмо. Педриньо написал, сложил письмо очень аккуратно и сказал Рабико: «Беги скорее за ним, отдай и подожди ответа».
В этом месте рассказа граф прервал Эмилию:
— Помню, помню, все было именно так. Я продолжу сам. Рабико побежал, но вскоре остановился и спрятался за муравейником. Письмо вкусно пахло… Ну, в общем, запах ветчины вскружил Рабико голову, и он съел письмо вместе со всеми вопросами, даже не догадавшись сначала прочесть, чтоб хоть узнать содержание и передать на словах. И через полчаса…
Эмилия заткнула графу рот:
— Я сама, я сама! Через полчаса Рабико вернулся, притворяясь, что ужас как устал, с вороватым таким выражением, которое у него всегда бывает, когда он выкинет какое-нибудь коленце.
«Готово! — сказал он Педриньо. — Я отдал письмо».
«А ответ?» — спросил Педриньо.
Рабико смешался и стал заикаться.
