Страница 8 из 19
Приключения Петрушки (повесть)
ВЫШИВАЛЬЩИЦА
Девочка решила, что она спаслась, но царский садовник увидел ее в окно и закричал, показывая на нее пальцем:
— Держи! Держи! Перескакивая через кусты и цветы, к девочке помчался дворник с метлой.
Из кухни выбежал повар в белом колпаке и тоже бросился в погоню. Аленку схватили и привели к царю.
— Ты чья? Что ты здесь делала? — ей задали сразу два вопроса.
— Я, Аленка — дочь кузнеца, — тихо и робко проговорила девочка. — Где мой отец?
Формалай посмотрел на Хранителя памяти, и тот ответил:
— По приказу Формалая… Пф-ф-у-у! То есть Петрушки, кузнец Игнат выпущен на волю.
«Очень хорошо, что отец на свободе, — повеселев, подумала Аленка, он не оставит в беде. Он обязательно выручит меня».
— Ты чего зубы скалишь? — Формалай топнул ногой. — Я на тебя управу найду. Я тебя заставлю работать. Что ты умеешь делать?
— Петь, плясать, мыть пол, вышивать, — перечисляла Аленка.
— Хватит, — остановил правитель. — Будешь вышивать мой портрет. Принести ей полотна и шелковых ниток.
Хранитель царского платья тотчас выполнил приказание. Аленке дали в руки иголку, посадили на стул и на позолоченную раму натянули кусок полотна.
— Чтоб я красивый был, а не то берегись! — пригрозил Формалай.
Руки у Аленки дрожали от страха, а шелковые нитки рвались и путались. Хоть и медленно, но дело все-таки продвигалось вперед. Вот уже чернеют на холсте пышные волосы Формалая и лохматая борода, краснеет большой нос.
— Ну-ка, ну-ка, посмотрю! — Царь поднялся с трона, встал за спиной девочки и отпрянул. На него смотрела его собственная страшная рожа. Негодница! Сейчас же исправь! — Правитель дернул девочку за косу, потом за другую, потом за обе вместе и снова повторил: — Старайся, а не то попадет.
Царь снова уселся на трон, подпер кулаком щеку и устремил взгляд вдаль. Он мечтал о чудесном портрете: чтоб взглянули куклы на него и подумали: «Вот какой у нас добрый, справедливый государь!»
Аленка распорола неправильные стежки и вновь принялась за работу. Теперь у Формалая то нос получался свернутым на сторону, как у разбойника с большой дороги, то глаз опускался к самому подбородку, то борода закрывала нос, щеки и даже глаза.
— Ты нарочно делаешь, что ли? Ты не хочешь, чтобы народ видел, как умен, красив и добр Формалай? — сердился правитель.
Аленка молчала.
— Посадить ее в самое глубокое подземелье, — распорядился он. — Пусть она там вышьет хороший портрет.
— Посадить в самое глубокое подземелье! — повторил Хранитель памяти.
А Распорядитель приемов и праздников добавил:
— Ведь там Петрушка.
— Пусть сидит вместе с Петрушкой.
ТРОФИМ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ШИТЬ СОЛДАТ
Конечно, каждый понял, что Трофим отправился домой не за пуговицами для судьи. Пуговицы у него были. Он хотел убежать и попытаться помочь Петрушке. Но это ему не удалось. Оба стражника не отходили от него ни на шаг, и мастеру Трофиму волей-неволей пришлось сунуть в карман горсть пуговиц и отправиться в тюрьму.
Нашим-Вашим, едва заслышав скрип двери, повернул к нему свое приветливое лицо и затянул:
— Пожалуйста, мастер Трофим, пришей глаза.
— Не буду, — огрызнулся Трофим. — Посадили меня в тюрьму — ни одного шва не сделаю.
Судья мгновенно повернулся, и злое лицо закричало на Трофима:
— Старый осел! Тебя заставят меня починить. Царю нужен судья.
Трофим равнодушно пожал плечами: дескать, все равно не заставишь, и тихо сел на кровать.
— Голубчик… — молило ласковое лицо.
Судья слепо шарил руками и зигзагами двигался по камере.
А другое лицо Нашим-Вашим продолжало грозить:
— Ты у меня поплачешь, если не сделаешь, старая крыса.
Трофим, несмотря на свое горе, рассмеялся: из одного рта неслись слова «хороший», «дорогой», «прошу», а из другого сыпались проклятия.
— Так тебе и надо, — злорадно шептал мастер Трофим. — Будешь знать, как губить честных кукол. Много бедняков умоляло тебя поверить им, помочь, а ты не помог. Вот теперь сам узнаешь, как тяжело бывает, когда тебя обижают.
Мольбы и вопли двуликого судьи становились все жалобнее и громче.
— Не скули. Сейчас пришью, — согласился наконец Трофим, которого эти вопли раздражали, как ноющая зубная боль. Он зашил судье оба рта и прорезал новый рот, на спине.
— Зачем ты это делаеш-шь? — зашипел судья и почти не услышал своих слов.
— Чтоб не болтал под руку и не мешал работать.
— Так я не смогу быть судьей, — Нашим-Вашим наклонился и выпрямился, надеясь, что от движения рот на спине будет говорить громче.
— Вот и хорошо, — обрезал мастер Трофим. — Не будешь судьей — будешь обыкновенной куклой. Станешь трудиться, как все.
Трофим закрыл ему волосами второе лицо, вставил в туловище кусок плотного, негнущегося картона, пришил глаза и легонько подтолкнул к двери.
— Иди, иди. Теперь все в порядке.
— А говорить… Как я будут говорить? — прошамкал рот на спине. Сделай мне рот на прежнем месте. Я буду хорошим.
— Ладно. Может быть, и вправду подобреешь, — махнул рукой Трофим и выполнил его просьбу.
Судья даже не сказал «спасибо», выбежал из камеры.
Мастер остался один, но он не привык сидеть без дела, и ему было очень тоскливо. «Как жаль, что я быстро закончил судью», — посетовал он.
Трофим уселся на кровать, стоявшую в углу, и задумался о том, где сейчас Петрушка, и как плохо, что он, отец, не может выручить из беды своего единственного сына.
В таком раздумье и застали его стражники. Они принесли ящики с ватой, сукном, нитками и мягкое кресло.
— Царь приказал прислать кресло, чтоб тебе было удобно работать. Шей больше солдат. А кровать велел вынести. Чтоб ты не спал, а работал днем и ночью.
Потом в камеру внесли лист бумаги в золотой рамке, повесили на стену.
Во всем царстве никто не хотел рисовать Формалая, поэтому вместо портрета во всех учреждениях красовалась собственная формалаевская подпись.
— Не нужна мне его подпись, и не буду работать на него. — Мастер подошел к стене, перевернул рамку с подписью и на обратной стороне нарисовал красивую розу.
