Страница 15 из 26
Похождения двух горемык (повесть)
Хохот. Восторг… Потом вдруг зловещая тишина наступила.
— Эй! — испугался я. — Ты чего?
Тишина. Потом уже другим тоном:
— Да фуражка, понимаешь, в люк упала.
— Так ищи! Там лесенка должна вниз идти. Лезь.
— Нет, — сопит. — Нету тут лесенки. И темно.
Закрыл я свой люк, подбежал к его. Действительно, бездна какая-то, тьма.
Какая там фуражка! Самому можно исчезнуть и не найдут!
Не понравилось мне что-то, как странствия наши начались. Почувствовал я, что вместо радостей нас несчастья, наоборот, ждут! Но не сказал ничего. Раз договорились уж вместе ходить, — значит, так и надо.
Приехали на вокзал, пришли к камерам хранения — длинными рядами в огромном зале стоят серые автоматические камеры хранения.
Виктор быстро мне говорит:
— Проходим мимо!
Прошли, вышли на перрон.
— А что такое? — спрашиваю.
— Да ничего… Милиционер стоит. Начнёт спрашивать ещё, кто такие, зачем портфели прячем. Выждем.
Подождали, пока милиционер удалился, быстро распахнули одну камеру, впихнули туда портфели. Витька быстро на обратной стороне на диске какие-то цифры набрал, не успел я опомниться — захлопнул!
— Стоп! — говорю. — А ты запомнил хоть, какие цифры набрал? Потом же надо будет снаружи эти же цифры набрать а то не откроем!
— Спокойно! — Витя говорит. — Со мной не пропадешь! А номер я набрал — первые цифры телефона друга своего. Хоть весь мир обойди — вернее друга не найдёшь. Ясно? А номер своего друга я помню всегда! Разбуди меня ночью, спроси — я скажу номер телефона своего друга!
— Но мне на всякий случай скажи.
— Не суетись! — веско так говорит.
Вышли мы из зала, глядим, на доске специальной — заголовок: «Разыскиваются преступники» — и ниже фотографии их, и написано, какие приметы, что натворил.
— Надо будет заняться, — Витя небрежно так говорит. — Одного из них я вроде в парадной нашей видел. Подучу каратэ ещё, джиу-джитсу и — будь спокоен.
— И думаешь, сможешь преступников задержать?
— Конечно, — говорит.
Тут вдруг старушка одна, с чемоданом фанерным — притомилась, поставила чемодан, стоит.
Витька вдруг бросился, схватил чемодан её и понес. Она оцепенела, потом как закричит:
— Ратуйте! Грабят! Чемодан утащили!
Тут же огромная толпа Виктора окружила. Вырвали у него чемодан, его держат. Виктор говорит:
— Да вы что? Вижу — выбилась из сил, хотел помочь!
Гражданин говорит:
— Знаем мы, как вы помогаете! У меня самого чемодан в сорок восьмом году украли!
Говорю ему:
— Это, видимо, не мы. Нас тогда, кажется, ещё не было, если не ошибаюсь.
Подходит милиционер. На нас, на старушку посмотрел.
— Иди, мамаша, — ей говорит. — На поезд опоздаешь. Ну, что скажешь? — Виктору говорит.
— Да я помочь ей хотел — она не поняла!
— А зачем на вокзале болтаетесь? Давно уже вас заметил. Ещё раз увижу — в пикет заберу. И в школу сообщим. Ясно?
Вышли с вокзала. Да-а-а! Начало неслабое!
— Как же, — говорю, — мы портфели свои получим?
— Нормально! — говорит. — Переоденемся — он нас и не узнает!
— Во что мы переоденемся?
— Да я в твоё, — говорит, — ты — в моё! Нормально!
— По-моему, — говорю, — мы в школьную форму с тобой одеты. Так что стоит ли меняться, подумай!
— Нормально! — Виктор говорит. — Ну, как мы гуляем вообще? Нравится тебе?
— Честно — устал я слегка после уроков. И есть хочу.
— Ну, это легко! — небрежно мне Виктор говорит. — Вот гостиница, кстати, снимем номер, отдохнём, поедим.
Не успел я ничего ему объяснить — уже вошёл, к администраторше подходит, которая за барьером сидит.
— Здравствуйте! — говорит. — Мы вот с другом хотели бы остановиться у вас.
Администраторша опытная, наверно, была, но тут растерялась. Посмотрела на нас.
— А кто ж вы такие? — говорит.
— А мы пловцы. Чемпионы мира. Он — вольным стилем, я — брассом.
— А паспорта у вас есть?
— Откуда? — Витя говорит. — Вы что, не знаете: все плавание мировое сейчас исключительно на несовершеннолетних держится!
— Прямо не знаю, — администраторша говорит, — пойду к начальнику, спрошу.
— Ладно, — говорит. — Пока подумайте, а мы сходим поедим! — Поднялись по мраморной лестнице, вошли в зал — хрустальная люстра, золотые стены. В углу крутящийся стол, на нём разные закуски стоят: прикручиваешь к себе закуску, какую хочешь, и берёшь. Потом, конечно, надо платить.
— Как же, — Вите шепчу, — у нас денег же таких нет.
— Е-есть! — Витя спокойно говорит. Показывает несколько трёшек.
— Так это ж на подарок тебе сдавали для Майи Львовны!
— Спокойно! — Витя говорит. — Завтра транзистор свой продам — возмещу! Сказал я, со мной не пропадёшь!
— Именно с тобою, мне кажется, как раз и пропадёшь!
Стал крутить Витя стол, закусок набрал, судаков по-польски на шесть рублей.
— Спокойно, — Витя говорит, — это ещё очень даже скромно для ресторана.
Рядом японцы стоят, вежливо улыбаются, ждут, пока Витя этот кутёж прекратит.
— Берите! — Виктор им говорит. — Не стесняйтесь!
Японцы вежливо так поблагодарили, взяли совсем понемножку, сели рядом.
— О! — Витя им значок дает города Саратова — три рыбы. Японцы так, в восхищении, передают его друг другу, головами мотают.
Потом один вынимает из кармана блок жвачки, протягивает. Написано «Бруклин» и нарисован знаменитый тот мост. Второй японец показывает: сейчас! — быстро сходил к себе в номер, принес какую-то плёнку интересную — прозрачную, радужная, плоская, но увеличивает всё, как лупа! И глаз увеличивается, если поднесёшь к глазу.
Поели мы, дружески простились с японцами, пошли вниз.
Витя спрашивает у администраторши:
— Ну, номеров ещё нет?
— Пока нет.
— Ну, пока!
Стали выходить, вдруг швейцар нас обхватил, и милиционер тут же подбежал.
— Так! Клянчили у иностранцев всякую дрянь?
— Почему вы так думаете?
— А это что? — вытаскивает у Вити из кармана ту самую плёнку и жвачку.
— Подарок.
— Подарок! И не стыдно вам? Говорите, в какой школе учитесь, фамилии ваши. Не отпустим, пока не скажете!
Пришлось сказать. Вышли мы из гостиницы, я говорю:
— Теперь в школу сообщат! Собрание устроят, будут нас разбирать!
— Ну и что? — Витя говорит. — Скажем, как было всё, и всё!
— Да, — говорю, — твой оптимизм меня просто бесит!
— Ничего! — Витя говорит. — Он всех бесит!
Я захохотал. Называется, успокоил! Сказал, что оптимизм его всех бесит, поэтому мне особенно нечего переживать. Ну, спокойствие у него замечательное, надо отметить. Идём по улице, и я хоть и устал, но вспоминаю — смеюсь.
— Колоссально! — Витя вдруг закричал. — В этом же доме наш Тимошкин живёт! Представляешь, как обрадуется он, когда придём! Хороший парень же — Тимошкин!
— Хороший.
Действительно, как забыть мы могли — Тимошкин же, свой человек. Чаю горячего попьём у него, отдохнём!
Тимошкин!.. Замечательный тип. Недавно ёжика в класс принёс.
Помчались мы радостно к нему на лестницу, сели в лифт. Звоним Тимошкину. Открывает! Красота!
— Ах, это вы, — говорит, — заходите. Давайте пока сюда. Вводит нас в кухню, открывает холодильник и вынимает из него кусок мяса! Вот это друг!
— Спасибо, — вежливо говорю. — Мы уже ели.
— А это не вам.
Положил мясо в железную миску, внёс в комнату.
Смотрим, там тигрёнок на диване лежит!
Соскочил с ходу с дивана, бросился к тарелке, стал есть.
— Хор-роший! — Тимошкин говорит. — Представляете, только сырое ест.
…Представляем!
Тут ещё птичка какая-то летает, с жёлтой грудкой.
Тимошкин говорит:
— Это синица. Скоро яйцо должна снести, надо срочно гнездо ей делать.
На телевизоре неподвижно ворон сидел, я подумал сначала, что чучело. Вдруг срывается с телевизора, крылом сбивает с меня фуражку, фуражка падает на пол.
— …Что он у тебя, — говорю, — ненормальный?!
— Почему ненормальный? — Тимошкин говорит. — Просто не любит он, когда в комнату в шапках входят!
Тут тигрёнку вдруг показалось почему-то, что я с хозяином его резко говорю, обернулся. Даже мясо своё забыл — зарычал!
— Так! — говорю. — Уже и зверей своих натренировал!
— Ничего не тренировал! — Тимошкин говорит. — Просто он любит меня, и всё!
— Хорошо — удава у тебя нет.
— Есть. Только маленький ещё. Через год заходи. — Радушно так говорит. — Вот такой будет, через всю комнату!
Нагнулся я, чтобы фуражку с пола поднять, гляжу — и нет её! Гляжу, она в прихожую уже ползёт. Догнал её Тимошкин, поднял.
— Это ёжик, — говорит. — В гнездо себе понёс. Хитрющий! Только фуражку я надел, сразу ворон опять её сбил. Вскочил я, от возмущения, тут тигрёнок обернулся опять, зарычал.
— Вообще, — Тимошкин любовно говорит, — они у меня дружно живут между собой.
— Понятно, — говорю. — Между собой дружно живут и только на гостей дружно набрасываются.
— Почему же набрасываются? Кто нормально себя ведёт — не набрасываются.
Тут Витька говорит:
— Тимоха, да ты что? Мы же друзья были — ты забыл? Помнишь, как парты все с тобой чесноком натёрли, контрольную даже отменить пришлось! Помнишь? Так друг ты или нет?
— Я-то друг, — говорит. — К тем, кто понимает меня! Ну, тут, как говорят, больше добавлять уже нечего. Взял я фуражку свою с пола, нахлобучил её, и мы пошли. Витя снова вдруг почему-то развеселился. Не успеваешь заметить, откуда он силы берёт.
— Эх, — смеётся, — ты! Чуть ёж фуражку у тебя не украл! Эх ты, шляпа! — Шлёпнул меня ладонью по фуражке. Вдруг, слышу, что-то хрустнуло у меня в голове!
Витька остановился, побледнел. Я тоже. Потом Витя совсем уж белеть начал.
— Ты не волнуйся, — говорит, — всё нормально. Только у тебя, по-моему, мозг течёт!
Мазнул я рукой по щеке, к глазам поднёс — что-то липкое! Снял с ходу фуражку, гляжу: какая-то в ней масса и скорлупки. Голову быстро потрогал — вроде целая! Ну, хорошо!
— А! — Витька захохотал. — Это синичка тебе в фуражку яйцо снесла! Ха-ха-ха!
— Ладно, — говорю, — спокойно! У некоторых, — говорю, — даже и фуражки нет, некуда даже яйцо снести бедной птице!
Но Витька — что в нём хорошо, то хорошо — и не обиделся даже, только говорит:
— Ну и что? Фуражки нет, шарфом голову повязал — нормально!
— Действительно, — говорю, — зато хоть разные ястребы с головы её не срывают.
Обиделся на Тимошкина, честно говоря. Всё-таки звери зверьми, а люди-то людьми! Идём уже молча. Вдруг снег начал идти!
— Да! — Витька говорит. — Зима уже наступила, пока мы с тобой шляемся!
И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо всё, может, к Толику надо зайти?
Может, из плохого выйдет что-то хорошее, из-за блужданий этих. Зайду к нему, снова подружимся?
До пятого класса, помню, дружили мы с ним — не разлей водой! Хоть и в разных школах. Потом, помню, он в кружок «Умелые руки» поступил. И выявился у него колоссальный талант к разным изделиям, миниатюрам. Сначала ещё можно было что-то различить, а потом всё меньше стал делать, всё мельче.
