Страница 18 из 21
Везучий Борька (повесть)
Всё это было как настоящее. Совсем не из снега. Из дерева: и конь с гривой, и пригнувшийся витязь с копьём, и заколдованная голова в шлеме.
— Да это же просто чудо — встретить в лесу такое! — сказал папа. — Чьих же рук это дело, Пётр Васильевич?
— Кто его знает…
— Неужели не знаете?
— Нет, не знаю. Как говорится по-музейному, «работа неизвестного мастера». Да и какая разница — чьих рук… Главное-то другое. Главное: выйдет человек на эту полянку и удивится. Хоть взрослый, хоть ребёнок. На то, видать, и сделано. Чтобы какое иное сердце порадовалось. А кто сделал — бог с ним, не важно. И вообще — дело десятое…
— Странно вы рассуждаете. И вам не интересно знать, чья это работа? Чья душа след оставила?
— Хотела оставить… — усмехнулся Пётр Васильевич и больше ничего не сказал.
…Уже и снег стал синеватым и солнце садилось совсем близко над лесом, когда мы вышли от Петра Васильевича на станцию.
У переезда остановились. Потому что по железной дороге шёл товарный поезд.
Мы стояли возле стрелочницы с жёлтым флажком в руке и ждали, пока пройдёт состав. Поезд прошёл, и папа спросил стрелочницу:
— Простите, здесь неподалёку в лесу мы видели сказочные деревянные фигуры. Может быть, вы случайно знаете, кто их сделал?
Стрелочница улыбнулась:
— Вон оно что. Как же не знать, знаю. Это всё Пётр Васильевич. Чередниченко. Живёт у нас такой в посёлке. Тут многие спрашивают, не вы первые.
— Пётр Васильевич?!
Мы с Борькой переглянулись.
— Ну да. Он самый. Другой раз на утренней зорьке слышно: тук-тук, тук-тук — топорик стучит в лесу. Ясное дело — Васильич своих кикимор чешет. Он думает, что про то никто в посёлке не ведает. А у нас всё знают. Иной с шуткой так подойдёт к нему, спросит: «Васильич, откуда в нашем лесу чудища всякие взялись?» А он: «Сами развелись», — буркнет сердито и в сторону. Вот ведь какой. Характер. А в прошлом годе Митька Волынин, шофёр с автобазы, сделал такую железную бирку. Красивую бирку, с надписью. Мол, работа Петра Васильевича Чередниченко. И приколотил её к голове. Может, видели? Большая такая, шлем ещё на ней. Пень высокий когда-то был.
— Видели.
— Ну вот. Васильич сорвал ту бирку. Сильно осерчал. Говорят, потом долго ругался дома. Видать, не понравилось, что бирка…
— Да-а… — задумчиво сказал папа.
— Вам-то куда? В город? — спросила стрелочница.
— Теперь в город.
— Ну ступайте. Скоро ваша электричка.
Народу в поезде было мало. Тепло, тихо.
— Ехать нам ещё порядком, можете подремать, — сказал папа.
Но дремать нам не хотелось.
Мы с Борькой продышали по дырочке и стали смотреть в окно. Там, правда, почти ничего уже не было видно. Только снег и тёмный лес.
Я вспомнил ту лесную полянку. Как мы с Борькой сидели на коне. Вместе с витязем. Борька — спереди, я — сзади. А Пётр Васильевич смеялся и подзадоривал нас: «Смелее, богатыри! Крепче держитесь! Не ровен час, сдует вас с боевого коня!»
Но мы держались.
— И ведь всё это он… своими руками сделал, — сказал Борька.
— Да-а… Денёк выдался… — сказал папа.
Он тоже долго смотрел в мёрзлое окно, потом хлопнул себя по колену:
— Ну-ка, Борька. Доставай свой термос. Налей-ка нам всем по кружечке…
Однажды у молочной бочки
Очередь у бочки с молоком большая. До меня не скоро дойдёт. Ну и пускай не скоро. Я пока кой о чём подумаю. А-а!.. Вот о чём. В один прекрасный день у нас на кухне появляется третий кран. Два, конечно, водопроводные, а этот третий — для молока. Такой большой красивый кран белого цвета! Мне даже руке прохладно стало, будто я дотронулся до его ручки. Повернул такую ручку, набрал кастрюлю — и ставь на плиту. Смотри только, чтобы не убежало. Красота! Никаких тебе хождений с бидоном по всяким бочкам. Никаких тебе стояний в очереди. Да-а… Здорово! Чего там! Стоп… А если у кого-нибудь в доме труба молочная лопнет?.. И зальёт соседей! И ведь не водой, а молоком. Нет, так не годится. И я попробовал быстренько забыть про эту трубу. Но она всё лезла и лезла мне в голову. Такая длинная-длинная. Никак её было не выкинуть. Ещё бы! Ведь если такая лопнет, то это же целое море молока погибнет!..
— Мальчик, двигайся! Видишь, очередь подвигается.
— Мечтать будешь дома.
— А я и так подвигаюсь, — говорю, а сам про себя думаю: «Значит, вот почему в домах не ставят больших белых кранов? Да, жаль…»
Мне на глаза попались собаки, и я стал думать про них. «Ну ладно, мы — люди, — думаю, — мы постоять можем, а вот собак жаль. Вот они: эрдели, овчарки, пудели, таксы, доги. Лежат в очереди. Кто на поводке, кто — без. Ждут, когда их хозяевам молока нальют. Им бы в зубах палки носить, мячики или ещё что-нибудь дельное. Им бы сейчас бегать, прыгать по программе дрессировки. Ведь куда интереснее, чем друг другу от скуки длинные языки показывать. Так что если бы в домах были большие белые краны, собаки людям только спасибо сказали…»
Я прямо расстроился из-за этих собак. Так расстроился, что не заметил, как дождь начался.
— Мальчик! Ну что ты стоишь, помоги!
Смотрю: девчонка впереди. Откуда только взялась? Без очереди, что ли? Они ведь, девчонки, такие. Только на вид тихие. Вот и эта. Неизвестно как впереди меня очутилась, и ещё ей «помоги». У девчонки в руках зонтик. Возится она с ним. Тужится и так, пыжится и сяк, а зонтик не раскрывается.
— Ну, мальчик! Что же ты?!
— Я ничего, — говорю. — Я тебя даже пальцем не тронул, а ты пищишь…
— Помоги мне зонтик раскрыть!
И суёт мне его в руки.
Кругом народ, собаки. Все на нас смотрят. Один хозяин овчарки без намордника мне говорит:
— Помоги, помоги. Ты же мужчина.
И собака его посмотрела на меня с презрением. Мол, эх ты-ы… И отвернулась.
Некуда деваться. Взял зонтик. Он у меня в руках сразу раскрылся. Только никак не защёлкивался на рычажок. «Ну вот, — подумал я, — с этой спешкой зонтик сломал. Ну и пусть! Так ей и надо. Будет знать, как с зонтиками к незнакомым лезть». Только девчонки же глупые. Вот и эта. Даже не заметила, что я ей зонтик сломал.
— Держи мой бидон, — говорит, — а я буду зонтик держать. Ну куда ты пятишься?
— Больно нужно, — говорю. — Я и под дождём постою, не сахарный. И дождь тёплый.
— Какой ты прямо!.. — говорит, а сама всё старается у меня над головой свой зонтик взгромоздить. Хоть из очереди убегай. Да ведь столько простоял. И мама молоко ждёт. Ладно, стою.
Дошла до нас очередь. Налили нам молока. Ей два литра и мне два литра. Отошли мы с бидонами в сторону, она и говорит:
— Я тебя знаю. Ты часто за молоком ходишь.
— Ну и знай себе!
— Ты вон в том доме живёшь. А я — вот в том. Так что ты проводи меня. Пожалуйста. Ведь дождь идёт…
— Чего, чего-о?! — говорю. — Проводить?! Вот спятила! Да ты что, старушка какая-нибудь?! Или ребёночек заблудившийся?! Сама дотопаешь! Провожать её ещё! Больше делать мне нечего…
— Ну что ты прямо… Разворчался, разворчался. Как старый дед. Видишь, зонтик какой? Его же одной рукой не удержишь. А как я бидон понесу?
Заметила, значит, что я её зонтик сломал. И вот ведь какая вредная: молчит про это. «Эх, Вовка, — говорю себе мертвецким голосом, — влип ты, как муха в варенье. Зонтик поломал? Поломал. Теперь от этой девчонки просто так не отвертишься. Теперь ты к ней в плен попал. С руками и ногами. Живой, невредимый. Вот погоди, она тебе, невредимому, через минуточку напомнит… Про зонтик…»
— Ладно, — говорю злым голосом. — Давай сюда свой бидон. И быстрей! Дома у меня дел выше головы.
Пошли мы. Вернее, я пошёл, а она побежала. Семенит сбоку, зонтик свой держит. Всё старается, чтобы на нас обоих не капало. Говорит:
— Мне простуживаться нельзя, понимаешь?
— И мне нельзя, — говорю.
— Тебе можно, а мне нельзя.
— Тоже мне, принцесса на горошине… Ей нельзя, а другим можно. Это почему же?
— Я недавно воспаление лёгких перенесла.
— И я перенёс.
— Ты?!
— Угу.
— И ты в больнице лежал?
— Вот ещё, в больницах лежать! Я на ногах перенёс.
Она вдруг остановилась и посмотрела на меня. Строго так посмотрела.
А глаза у неё почему-то смеялись. В них вспыхивали и гасли весёлые искорки. Я даже засмотрелся, потому что было совсем не понятно, откуда эти искорки появлялись и куда исчезали. И вообще, удивительно, что у человека в глазах могут быть искорки.
— Вот врунишка! Я так и знала, что ты неправду сказал.
Тут я чуть бидон её об асфальт не трахнул.
— Чего-о?! — говорю. — Знала?! Ну и топай себе со своими знаниями!
Сразу прекратился дурацкий разговор.
Дошли мы до её дома.
— Спасибо тебе, — говорит.
— За то, что зонтик твой поломал?..
— А он и был сломан, — отвечает спокойненько.
— Бы-ыл?! Ну тогда дуй давай. И на дороге мне больше не попадайся! Понятно?!
Наконец-то я вздохнул. Кончился мой плен. Ведь я шёл, и всю дорогу мне мерещились Борька, Вадик или Толька. Как они выходят из-за угла. Мне навстречу. А я с двумя бидонами… Под зелёным зонтиком с цветочками… И эта девчонка… Путается под ногами… Да такое во сне увидеть — волосы дыбом встанут!
Но вот не встретились они, и можно вольно вздохнуть. Повезло.
Повезло, да не совсем.
Дома мама меня спросила:
— Как звать эту девочку?
— Какую девочку? — взорвался я. — Какую ещё девочку?! Я молоко принёс в дом! Такую очередищу выстоял! Устал, понимаешь ли, а ты меня не про молоко, не про очередь, а про какую-то девчонку спрашиваешь!
— Я в окно видела, как ты проводил девочку, — сказала мама спокойно. — И ничего ужасного в этом нет. Напрасно ты голосишь.
Мама помолчала и добавила, вздохнув:
— Просто жаль, что ты не знаешь её имени.
— Жаль, жаль… нашла о чём жалеть.
— Вова, надо бы за молоком сходить, — сказала мама на другой день.
Будто я и сам не знаю, что надо.
— Успеется, — говорю.
Чуть позже мама снова вспомнила о молоке.
— Пусть очередь немного схлынет, — говорю.
— Достукаешься, что ни очереди, ни молока не будет.
— Не достукаюсь.
— Знаешь, надоедает каждый раз воевать с тобой по пустякам.
Мама загремела бидоном и стала собираться на улицу. Тут я подскочил к ней.
— Нет уж, — говорю, — молоко — это моя забота. У тебя и так дел хватает. Ты лучше скажи: воспаление лёгких — очень страшная болезнь?
Мама с удивлением посмотрела на меня:
— Воспаление лёгких?
— Да, воспаление.
— Болезнь не страшная, но опасна осложнениями. А почему ты это спрашиваешь?
— Так, надо…
— Знаешь, Вовка, посиди-ка ты сегодня дома, — сказала мама с тревогой в голосе.
— Ни в коем случае! Пока я на ногах, я буду ходить за молоком сам.
К бочке я пошёл окольным путём.
Ещё издали внимательно осмотрел очередь. Что-то не видно было, чтобы она схлынула. Люди, собаки. У одной женщины на руках кот сиамский сидит. В общем, как всегда.
Дальше я поспешил совсем уже бодрым шагом.
