Везучий Борька — Гиневский Г. — Отечественные писатели

Страница 19 из 21

Везучий Борька (повесть)


Только встал в самый хвост, вдруг:
— Ты последний?
Оборачиваюсь — она.
— Здравствуй! — говорит.
— Здо-здорово, — отвечаю. — Чувствую, что-то с моим языком неладное. Во рту повернуться долго не мог. Только она, похоже, не заметила.
— В тот раз ты за мной был, а в этот — я за тобой. Здорово!

Везучий Борька

— Ага. А ты что… зонтик взяла?
— Конечно. Вчера взяла — и не зря. Сегодня тоже, может, пригодится.
— Правильно сделала, что взяла. А то эти воспаления такие осложнения дают, что ого-го… Может так согнуть, что потом ни один профессор медицины не разогнёт. Я знаю…
Дальше мой язык замолол такую ерунду, такое понёс, что я только стоял и удивлялся: чей же это язык? Ведь мой только что и повернуться не мог!
— А я сначала подумал, — говорю, — что ты зонтик починить принесла. У меня это… случайно отвёртка в кармане. Так что давай. Я мигом — раз, два — и сделаю. Там же пустяковина. Уж точно пустяковина!
— Ой, спасибо! Мне его уже починили!
— Починили?! Как так починили?..
— Очень просто. Как зонтики чинят.
— Может, какой-нибудь мастер-ломастер чинил?
— Нет. Хорошо починили.
— Эх, жа-аль…
— Да ты не огорчайся. У меня зонтик всё время ломаемся, так что ещё починишь.
Тут я разозлился на неё:
— Что ж, по-твоему, так и таскать мне каждый раз инструмент, да?!
— Подумаешь, большая тяжесть — отвёртка. Можешь, если хочешь, мне её отдать. Мне нетрудно будет, подержу.
Теперь, наверно, что-то случилось с моим лицом. То ли веснушек прибавилось, то ли ещё что. Только она вдруг взглянула на меня и громко рассмеялась.
Но я почему-то не обиделся. Просто удивительно, что не обиделся.
— Мальчик, мальчик, двигайся, — раздался чей-то голос. — Видишь, очередь подвигается.
— Я и так подвигаюсь, — говорю по привычке.
И тут мы оба замолчали. Понятно, стоишь, разговариваешь с человеком, а тебе вдруг: «Двигайся, подвигайся…» Как-то сразу не о чем говорить становится. Не про погоду же? На небо посмотреть, и так ясно: хорошая погода.
И вот стою себе, как истукан. В голове пусто. А говорить хочется. Просто ужасно хочется. И куда только все слова подевались?
— Знаешь, — вдруг говорит она шёпотом, — вот здорово было бы, а?..
— Что здорово? — обрадовался я.
— Если бы у всех в квартирах на кухне были бы краны такие…
— Молочные, что ли?
— Ну да! Открыл — и молоко тебе прямо в кастрюлю, а?!
У меня вдруг зачесалось ухо, а я стою и никак не могу сообразить, что это ухо очень просто почесать.
— Ты что? — спросила она.
— Ухо зачесалось.
— Вот чудак! Так почеши своё ухо!
— Послушай, — говорю, — ты где это вычитала?
— Что вычитала?
— Да про краны…

— Нигде, — почему-то обиделась она. — Нигде не вычитывала. Только сейчас в голову пришло. Само…
— Само?!
— Само. А что?
— Вот здорово! И мне это в голову пришло! Только ещё раньше! Только ещё вчера, понимаешь?
И тут я начал рассказывать ей про молочные трубы. Вернее, про всякие молочные аварии. И как бы я устроил, чтобы их не было…

Везучий Борька

Я говорил, а сам думал совсем о другом. Я и не знал, что так бывает: говоришь, а думаешь про другое. И это совсем не трудно. Даже, оказывается, очень легко. И даже весело. «Всё-таки здорово, — думал я, — что есть на свете всякие молочные бочки. И просто удивительно, что длиннющая очередь может быть такой короткой. И пускай там кто-нибудь без очереди… Пускай лезет. Я бы ему сейчас только спасибо сказал…»
Я всё говорил.
Она слушала и смеялась. И теребила свой зонтик. И грохала по нему своим бидоном. А я почему-то этому страшно радовался. Ещё бы! Ведь если что — у меня отвёртка, плоскогубцы, молоточек, проволока и мелкие винтики с гайками. Всё здесь! В карманах!


ВЫСОКОЕ ПРЯСЛО


Повесть

Везучий Борька

1
Через низкое прясло
и овца сигает.
В. Даль

Везучий Борька

— Толик! Толик! Приихал!.. — по перрону бежала уже немолодая женщина с раскрасневшимся лицом. Тёмные волосы выбивались из-под цветастого платка. На бегу она поправляла их то одной, то другой рукой.
Толька обрадовался, увидев тётю Ганну, тому, что его встречают, но зачем так кричать? Вон вокруг сколько народу. «Ещё при всех целовать начнёт», — подумал мальчик, и улыбка на его губах погасла.
— Толик! Сейчас автобус йде до наших Бугрив! — подбежав, с трудом переведя дыхание, крикнула тётя Ганна. Одной рукой она подхватила Толькин чемодан, другой — прижала к себе голову мальчика и громко чмокнула в ершистую макушку.
— Тётя Ганна, я сам, — Толька было потянулся за чемоданом.
— Бежим! Тикать надо!
Небольшой старенький автобус, покрытый мелкой зелёной пылью, стоял в стороне от остановки. Передняя дверь была закрыта, и люди с мешками, бидонами, корзинами топтались у задней. Открытая дверь походила на узкую щель. Люди и вещи застревали в ней, пока под напором стоящих на земле, как дробь из ружья, не влетали в автобус.
Водитель сидел неподалёку, за обочиной. Он жевал травинку и бодро советовал:
— Да поднажмите на того, длинного! Сам, как коломенская верста, да ещё ящик негабаритный тянет!
— Люды, як жэ так?.. До мёнэ ж хлопчик приихал! Побачьте, люды!.. — горько и растерянно сетовала тётя Ганна.
Она пыталась проложить дорогу к дверям Толькиным чемоданом, но делала это неуклюже, робко, совестливо: всё-таки у чемодана четыре жёстких угла…
И несмотря на суматоху, на страх остаться до следующего автобуса, который ходил в Зелёные Бугры два раза в день, влезли все, И теперь, когда почти все сидели, люди, посмеиваясь, вспоминали толкучку у дверей.
Большие тёмные глаза тёти Ганны светились довольной улыбкой: чемодан громоздился у неё на коленях, племянник — вот он, рядом.
— Ну, як мамка? Як батька?.. — спрашивала она, всё ещё возбуждённо посматривая по сторонам.
Автобус, наполненный вещами, людьми и их громкими разговорами, позвякивая на ухабах своим старым железным нутром, не спеша катил но пыльной дороге.
Ехали долго. По обеим сторонам, за обочинами, однообразно тянулся запылённый низкорослый ольшаник.
— Дивуйся, Толик, ось и наши Бугри! — услышал было задремавший мальчик.
Никаких бугров он не заметил. Вдалеке от дороги, по обеим её сторонам виднелись глубокие голубовато-зелёные ущелья. Там, на дне, медленно, как тяжёлые неповоротливые жуки, шевелились экскаваторы. Они рылись в этой странной голубовато-зелёной земле. Под их наполненные ковши подъезжали порожние МАЗы и «Татры».
— Какие же это бугры? — удивился Толька. — Это же ямы зелёные!
— Бугри, Бугри! Зелэна — це глина. Из цей глины кирпич делают. Выходь, Толик! Приихалы.

2
Из кухни доносилось громыхание посуды и голос тёти Ганны. Она поругивала не то кастрюлю, не то сковородку: «Я ж тэбэ!..»
Не зная, чем заняться, Толька слонялся из одной комнаты в другую. Подходил к низким окнам, заставленным геранью, смотрел в сад. Под окнами густо росла сирень, солнце ярко пятнало отдельные тугие листья.
Мальчик шёл вдоль стен, на которых висели фотографии в рамках. Увидел снимок своего отца, и почему-то это его удивило. Он долго вглядывался в знакомое лицо. А вот — дядя Илья и тётя Ганна. Они тогда приезжали к ним в Ленинград. А вот Тимофей — младший сын дяди Ильи и тёти Ганны. Сейчас он служит в армии. Такая же фотография есть у Тольки дома, лежит в альбоме. Тимофей смотрит на Толю, насупив густые, как у тёти Ганны, брови, и кажется сердитым. По чёрным погонам Тимофея мчатся маленькие светлые танки. А вот он сам — Толька. Совершенно голый, на белой простыне. Сколько же ему тогда было? Месяца три-четыре? Толька сконфуженно взглянул на себя во младенчестве ещё раз и поспешил дальше. Вот опять он. Снимок был сделан в прошлом году, когда он перешёл в пятый класс. Мальчика вдруг поразило, что так далеко от дома он видит своего отца, мать, самого себя. А вернее, взволновало другое: всех их здесь помнят. И он с большим интересом стал вглядываться в лица незнакомых, потому что и они, наверно, знают о нём.
На одной стене под фотографиями, на серебряной цепочке висели большие карманные часы с пожелтевшим циферблатом. Минутной стрелки не было. Мальчик прижался ухом к стеклу — часы стояли.
В эту минуту на крыльце раздались шаги. Глухо стукнула дверь.
Вбежала тётя Ганна. Лицо её выражало притворный испуг, глаза искрились озорством.
— Ховайся, Толик, ховайся! Батька йдэ, — замахала она руками.
— А куда? — спросил мальчик, но тётя Ганна уже убежала на кухню, и он так и остался стоять на месте.
— Ганю, припёр голодный волк. — Кряхтя, дядя Илья стягивал в сенях сапоги, и они с грохотом падали на пол. — Борщом пахнет, значит, гости дома.
Дядя Илья вошёл, тяжело ступая в мягких шерстяных носках.
— Здорово, Анатолий Алексеевич! Вот ты у нас теперь какой! Скоро моего Тимоху колотить будешь. — Илья Васильевич обнял племянника. — Как же это твой батька не сдрейфил тебя прислать?
— А я сам просился.
— Сам? Слышь, Ганю, Анатолий-то сам к нам просился! Ну отдыхай. У нас здесь привольно. Речка есть. Видал речку?
— Нет ещё.
— Ну увидишь. Сразу могу тебе про неё лекцию прочесть. Хочешь?
От слова «лекция» на Тольку потянуло скучищей, поэтому он не очень-то охотно кивнул головой.
Илья Васильевич сел на диван, раскинул руки по спинке.
— Садись рядом. Люблю читать лекции незнающим — верят. — Илья Васильевич хитро подмигнул мальчику и продолжал: — Говорят, будто ещё в мохнатую старину один купец зарыл на берегу золотые деньги. Говорят, много. Решил он как-то проведать свой клад. Пришёл, смотрит: деньги на месте, только похоже не золотые, а медные. Во пироги! Стал он монеты на зуб пробовать. Все зубы обломал — ни одной деньжонки золотой не обнаружил. Взвыл купец. То ли от досады, то ли от того, что без зубов остался. Ну а люди стали говорить, что это его бог наказал. Теперь гадай: то ли бог, то ли хитрец о двух ног? Так и осталась наша речка Медянкой. А клад-то, знаешь, нашли.
— Купеческое золото?
— Ишь ты, золото… Глину нашли! Да ещё какую! Золота из неё не состряпаешь, зато кирпич получается что надо.
— А-а! Я видел. — И Толька вспомнил тяжёлые самосвалы под ковшами жуков экскаваторов.
— Батька, — раздался из кухни голос тёти Ганны, — не дури Толику голову карпичами! Сидайте за стол!
Посреди Толькиной тарелки, как в океане, возвышался аппетитный риф белоснежной густой сметаны.
— Ешь, Анатолий, не стесняйся, добавка будет, — Илья Васильевич усмехнулся. — А то, смотрю я, хлипкий ты больно… Это я к тому, что наших бугринских ребят не задевай, они покрепче тебя будут. А заступаться не стану. Понял?
— Понял, — с невольной досадой произнёс мальчик.
— Не слухай ты его, Толик! Пугает тебя батька.
— Ты как насчёт подраться? — гнул своё Илья Васильевич.
Мальчик смутился. Покраснел, пожал плечами.
— Сдачи дам, — сказал не сразу.
— А большего и не надо! Мы не агрессоры. — Илья Васильевич шумно заработал ложкой. — Наши в поле не робеют, так? — Он подмигнул мальчику и, уже обращаясь к жене, заговорил, вспомнив: — Ох, и лупил я его батьку, когда пацанами были! Другие братья, посмотришь, друг за дружку горой, а мы — нет. Алексей реветь и жаловаться не любил. Подожмёт губы, с лица побелеет. Аж страшно становилось. Ну, думаю, как разъярится да оторвёт башку родному брату. Дурак-дураком я был, а ведь старше Алексея… Чего ж тут было не сладить…
— Мне папа про вас рассказывал совсем другое.
— Про это-то забыл, поди. Батька твой худого никогда не помнил.
— Папа рассказывал, как вы в тире выиграли сапоги. Вы их ему отдали.
— Ну вот! Я же говорил! — взглянув на жену, рассмеялся Илья Васильевич. — Было дело. В Луганске перед войной. У меня сапоги были ещё хоть куда, а у Алексея — решето худое. А там, в тире — сапоги. Приз. Спросили — как раз Алёшины размер. Загорелся я. Ну и… считай, даром достались.

Рейтинг
( Пока оценок нет )
Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: