Страница 4 из 12
Домовёнок Кузька (повесть-сказка)
Потолковали — и в дом. А в доме люлька порхала под потолком, как ласточка. Из люльки высовывался Кузька: в одной руке пирог, в другой — ватрушка.
— Смотри, Бабушка-Яга, как я высоко!
Затащил к себе Лешика, и пошла потеха: вверх-вниз, в ушах свистит, в глазах мелькает. А Баба-Яга стоит внизу и боится:
— Чадушки драгоценные! Красавчики писаные! А как упадёте, убьётесь, ручки-ножки поломаете?
— Что ты, Бабушка-Яга! — успокаивал её Кузька. — Младенцы не выпадают. Неужто мы упадём? Шла бы по хозяйству. Или делать тебе нечего? Та изба небось по сю пору не метена.
Качались-качались, пока Лешик не уснул в люльке. Проснулся он оттого, что в мордочку ему сунулся мокрый серый комок. Лешик отпихнул его — опять липнет.
— Опять он тут! — ахнул Кузька. — Я ж его выбросил!
И сердито объяснил, что Яга, наверное, считает его
грудным младенцем. Соску ему приготовила — тюрю. Нажевала пирог, увернула в тряпочку и пичкает: открой, мол, ротик, лапушка!
Они вылезли из люльки — и на крыльцо. А на ступеньке мокрый тряпичный комочек! Кузька наподдал его лаптем:
— Ну, чего привязался? И всё эта жёваная тюря попадается, всё попадается. Выкину, выброшу — опять тут!
Кузька пошёл провожать Лешика. Они взошли на мост, а тюря лежит-полёживает на золочёных досках. Лешик рассердился, столкнул её в воду: ешьте, рыбы! Те, конечно, обрадовались. Им, рыбам, чем мягче, тем лучше. Да и откуда они знают, что это жвачка Бабы-Яги? Небось кто такая Баба-Яга, и то не знают. Съели тюрю и уплыли. А тряпку рак утащил в свою нору.
В лесу летали снежинки. У Лешика слипались глаза. Наконец он нехотя сошёл с моста, долго махал лапкой на опушке, потом исчез, пропал в лесу. Только голос, как смешное эхо, долетал из чащи:
— Кузя! Не бойся!
Лешик вернулся в берлогу, печально поглядел на короб с сухими листьями, где когда-то спал Кузька. А может, никогда и не было толстого лохматого домовёнка? Так, предание…
Под листьями что-то блеснуло… Кузькин сундучок! Лешик запрятал сундучок получше и уснул до весны.
Бездельный домовой
Маленький домовёнок проснулся, протёр глаза. Ни Бабы-Яги, ни толстого кота не видать. Зевнул, потянулся, вылез из-под одеяла, сел за стол завтракать.
Чугуны в печи булькают. Сковороды шипят. Огонь трещит. Возле печи топор прыгает, рубит дрова. Поленья — раз-раз! — одно за другим скачут в печь.
«Вот недотёпы! — думает Кузька. — Ежели научились прыгать, упрыгали бы куда подальше подобру-поздорову. А то на тебе — прямиком в огонь! Лучшего места не нашли. Да что с них взять? Нет у них своей воли. Чурка, она чурка и есть». Наелся, вылез из-за стола, думает, чем бы заняться.
Тут что-то накинулось на домовёнка, елозит по лицу. Он испугался, отмахивается, отпихивается. А это — полотенце. Утёрло ему нос и улетело на вешалку. А по полу-то, по полу веник бегает, по углам похаживает, лавки обмахивает, сор выметает. А мусор-то, мусор — этакий прыткий, сам перед веником скачет.
Потеха!
Допрыгали так до двери. Впереди мусор, за ним веник, следом Кузька скачет и хохочет. Дверь сама настежь. Сор-мусор улетел по ветру, веник на место убежал. Кузька остался на крыльце.
В лесу, наверное, уже зима. А на круглой поляне перед домом Бабы-Яги — «бабье лето». Трава зеленеет. Цветочки цветут. Даже бабочки летают. В траве какой-то зверь резвится, за ними гоняется. Что за зверь такой? Не съест ли?
Кузька — в дом. Поглядывает в окно. Думал-думал, не помнит, сколько пирогов съел для подкрепления ума, и ведь догадался: толстый кот резвится на поляне, кто же ещё! Играть — так вместе! И бегом на поляну.
Кот носится как угорелый, на Кузьку никакого внимания. Поймает бабочку, крылышки оторвёт — и за следующей. Выбирает, какая покрасивей.
— Или ты совсем с ума спятил?! — грозно закричал домовёнок. — Тебе бы так пооторвать уши! Безобразник этакий!
Кот молча помыл лапкой лапку и скрылся в доме. Кузьке тошно было и глядеть на кота. Ушёл подальше от дома, к речке, побрёл по жёлтому песочку. Волны крались за ним, слизывали следы.
Жёлтый песочек кончился. За ним — осока, болотце, чёрный дремучий лес. Из лесу донёсся тягучий вой. Ближе, ещё ближе: песня разбойничья! Это Баба-Яга плывёт в свой Дом для хорошего настроения.
Кузька спрятался в траву. Что, если настроение у Яги не успеет исправиться? Но чем ближе песня, тем веселее. А когда из-за поворота, из лесной чащобы по речной излучине вылетело корыто, песня уже была хоть куда. Прибрежное эхо подхватило её. Развесёлые «Эх!» да «Ух!» заухали, загудели над круглой поляной. Корыто причалило у моста. Серебряные колокольцы звякнули, золочёные доски брякнули.
Баба-Яга прыгнула на берег. Дятел уже сидел на золочёных перилах.
— Ах ты пташечка-стукашечка моя! — пропела Баба-Яга. — Всё-то он тукает, стукает, головушку мозолит! Всё б ему тук-тук да стук-стук! Ах ты молоточек мой алмазный, кияшечка ты моя!
Осмелевший Кузька вылез из травы.
— Бабушка-Яга, здравствуй! А зачем кот бабочек ловит?
— Ах ты чадушко моё бриллиантовое! Он такой разумник: крылышки бабочкам оторвёт — подушечку набьёт, а скучно станет — скушает. Это котик с жиру бесится, деточка, — ласково объяснила Баба-Яга. — Ну, пойдём чай пить! Самоварчик у нас новёхонький, ложечки серебряные, прянички сахарные.
— Иди, Бабушка-Яга, пей! Ты с дороги, — вежливо ответил Кузька. В дом идти ему не хотелось.
— Дятел! — позвал он, когда Яга ушла в дом. — Давай играть в прятки, в салочки, во что хочешь!
Дятел глянул свысока и продолжал долбить дерево. Кузька вздохнул и пошёл пить чай.
