Страница 1 из 2
Ножи (рассказ)
(1926 г.)
Воскресная прогулка по бульвару – замечательный способ в полной мере определить человека.
Пашка Кукушкин начал воскресную свою прогулку по Чистым прудам в шесть часов вечера. Прежде всего он зашел в открытый павильон Моссельпрома [Московское объединение предприятий по переработке продуктов сельскохозяйственной промышленности (осн. в 1922 г.).] и выпил бутылку пива. Это сразу определило его правильный подход к жизни и умеренность.
Затем он купил у бабы два стаканчика каленых подсолнухов и пошел не торопясь по главной аллее. По дороге пристала цыганка:
– Красивый, молодой, дай по руке погадаю, скажу тебе всю правду, за кем страдаешь, скажу и что у тебя на сердце, скажу, все тебе скажу, ничего не утаю, и десять копеек за все удовольствие старой цыганке подаришь.
Погадаю – хорошо будет, не погадаю – жалеть будешь.
Пашка подумал и сказал:
– Гаданье по руке, тетка, – это предрассудок и ерунда, однако получай гривенник и можешь гадать – все равно набрешешь.
Цыганка спрятала гривенник в пеструю юбку и показала черные зубы.
– Будет тебе, молодой человек, приятная встреча, будет тебе через эту встречу тоска на сердце, поперек дороги тебе стоит пожилой мужчина, ничего не бойся, бойся, молодец, ножа, будет тебе от ножа большая неприятность, не бойся друзей, бойся врагов, и зеленый попугай тебе в жизни счастье принесет. Гуляй себе на здоровье.
Цыганка выпятила тощий живот и важно поплыла прочь, шаркая по земле коричневыми пятками.
«Интересно, сука, брешет», – подумал Пашка и отправился дальше.
По дороге он изведал по очереди все наслаждения, какие предлагала ему жизнь, – сначала взвесился на шатких весах – вышло четыре пуда пятнадцать фунтов […вышло четыре пуда пятнадцать фунтов… – то есть около 72 кг. Пуд – старинная русская мера веса, равная 16,38 кг. Фунт – старинная русская мера веса, равная 409,5 г.]; через некоторое время, присев от натуги на корточки, попробовал силу и дожал дрожащую стрелку силомера до «сильного мужчины»; погуляв еще немного, испытал нервы электричеством – взялся руками за медные палочки, по суставам брызнули и застреляли мурашки, суставы как бы наполнились сельтерской водой, ладони прилипли к меди, – однако нервы оказались крепкими.
Наконец он сел на стул перед висящей на дереве декорацией с видом Московского Кремля у Каменного моста, положил ногу на ногу, сделал зверское лицо и снялся в таком виде. Получив через десять минут мокрую карточку, Пашка долго, с солидным удовольствием разглядывал себя: клетчатая кепка, хорошо знакомый нос, клеш, рубашка апаш с воротником навыпуск, пиджак – все честь честью, очень понравилось, даже как-то не совсем верилось, что это он сам и так прекрасен.
– Ничего себе, – сказал он, аккуратно свертывая липкий снимок в трубочку, и подошел к лодочным мосткам.
Для того чтобы окончательно исчерпать весь запас воскресных удовольствий, ему осталось найти подходящих девчонок и покататься с ними на лодке. Однако случилось как-то так, что на лодочке он кататься не стал, а пошел дальше и шел до тех пор, пока не дошел до неизвестного ему балаганчика. В широко открытых дверях толпился народ. Слышалось металлическое звяканье и хохот.
– Чего такое? – спросил Пашка у малорослого красноармейца, трущегося у входа.
– Кольца кидают, потеха. Который накинет – самовар может выиграть.
Пашка с любопытством заглянул через головы в балаган, ярко освещенный внутри лампами. Вся задняя его стена была затянута кумачом. На полках, устроенных в три ряда, торчали воткнутые ножи. Между ножами были разложены заманчивые призы. На нижней полке – коробки конфет и печений, на средней – будильники, кастрюли, кепки, а на верхней, под самым потолком, в полутьме – совершенно уже соблазнительные вещи: две балалайки, тульский самовар, хромовые вытяжные сапоги, толстовка, итальянская гармонь, стенные часы с кукушкой и граммофон. На который нож кольцо накинешь – ту вещь и получаешь. А накинуть почти невозможно: ножи очень шаткие – кольца отскакивают. Интересно.
Работая локтями, Пашка протерся в балаган. За прилавком старичок в серебряных очках продавал кольца: четвертак – сорок штук. Красный парень со взмокшим чубом, дико улыбаясь, дошвыривал последний пяток колец. Пиджак его развевался. Железные кольца вылетали из грубых его пальцев и, стукаясь об ножи, со звоном валились в подвешенный снизу мешок. Зеваки хохотали. Парень багровел. Задетые кольцами ножи упруго гудели и, туманно дрожа, расширялись воронкой.
– Тьфу, будь они трижды прокляты, те ножи и те кольца! – воскликнул наконец парень. – Полтора рубля просадил зря, хоть бы печенье Бабаева взял. – И сконфуженно выбрался из толпы.
– Тут в прошлое воскресенье один сапоги выиграл, – сказал мальчик в заплатанных штанах, – на десять рублей кидал.
– А ну-ка, разрешите, – произнес Пашка, вплотную придвигаясь к стойке, – интересно, как это будет.
Старичок подал ему кольца.
– Значит, – спросил Пашка обстоятельно, – если на нижний нож накину, то конфеты Бабаева можно получить?
– Можно, – сказал старичок равнодушно.
– А повыше, то и будильник?
Старичок кивнул головой.
– Интересно. Хо-хо!.. А если самовар, то надо небось под самый потолок целить?
– Да ты печенье-то возьми сначала, трепаться потом будешь, – сказали ему из толпы нетерпеливо. – Валяй! Не задерживай!
Пашка положил на прилавок снимок, раздвинул напиравшую публику локтями, облокотился, нацелился, но тут вдруг рука его дрогнула, кольцо вырвалось из пальцев, боком упало на пол и покатилось. Пашка похолодел. Возле полок, сбоку, сидела на стуле, аккуратно сложив на коленях ручки, нарядная девушка такой красоты, что у Пашки помутилось в глазах. Девушка быстро встала со стула, поймала кольцо, подала его, не глядя, и улыбнулась вдруг легонько в сторону самым краешком ротика – и тут Пашка погиб.
– Ну-ка! Что же ты, парень? Валяй сымай самовар! Крой! – кричали за спиной любопытные.
Пашка очнулся и принялся швырять кольца одно за другим, ничего вокруг не видя, кроме опущенных ресниц девушки и ротика, лопнувшего поперек, как черешня. Когда он расшвырял все сорок колец, она собрала их и молча положила на прилавок, однако на этот раз не улыбнулась, а только приподняла на Пашку серые глаза и поправила русую прядку, выбившуюся возле уха. Пашка выложил другой четвертак. Кольца неуклюже летели одно за другим. Зеваки хохотали, напирали в спину. Ножи гудели, как пчелы. Старичок равнодушно чесал скрюченным пальцем нос. Просадив целковый и не накинув ни одного кольца, Пашка потерянно выбился из толпы на бульвар и пошел под липами, вдоль розовой от заката воды. Над прудом стоял еле заметный туман. Свежий холодок шел по рукам. Кинематограф «Колизей» [Кинематограф «Колизей» – в настоящее время в этом здании на Чистых прудах располагается театр «Современник».] столбами огней отражался в нежной воде. Не одна пара стриженых девчонок с зелеными и синими гребешками в волосах, обнявшись, пробегала мимо Пашки, оборачиваясь на него с хохотом и притворно толкаясь, – больно, мол, хорош мальчик! – однако Пашка шел, не обращая на них внимания, и задумчиво пел:
Цыганка гадала, цыганка гадала,
Цы-ы-ган-ка га-да-ла, за ручку бра-ла…
За ночь он влюбился окончательно и бесповоротно.
Целый месяц каждое воскресенье ходил Пашка в балаган кидать кольца. Половину получки извел таким образом на ветер. В отпуск не поехал, пропустил черед, стал совсем чумной. Девушка по-прежнему, опустив глаза, подавала ему кольца. Улыбалась иногда, про себя будто. А иногда, увидав Пашку врасплох в толпе, вдруг вся шла румянцем, таким темным, что казалось, плечи и те сквозь тонкий маркизет [тонкая хлопчатобумажная или шелковая ткань из очень тонкой крученой пряжи.] начинали просвечивать смуглыми персиками. Как ни старался Пашка, все никак не мог улучить минуточки поговорить с девушкой по душам: то народ мешает, то старик вредными глазами посматривает через очки, нос скрюченным пальцем чешет, словно грозит Пашке – не подходи, мол, не про тебя девка, проваливай. Один раз все-таки Пашке удалось кое-как поговорить. Народа было мало, а старичок как раз побежал с хворостиной за балаган гонять беспризорных.
– Наше вам, – сказал Пашка, и в сердце у него захолонуло. – Как вас звать?
– Людмилой, – быстро и жарко шепнула девушка. – Я вас хорошо знаю, вы тут свою фотографию на стойке как-то позабыли, а я спрятала, прямо влюбилась – до того хороша.
Девушка сунула пальцы за воротник и показала у ключицы уголышек смятой карточки. Повела глазами и зарделась пунцовым цветом.
– А вас как звать?
– Пашкой. Не хотите ли сходить в театр «Колизей» – интересная программа демонстрируется: «Женщина с миллиардами», первая серия.
– Нельзя, папаша следит.
– А вы помимо.
– Боже сохрани. Уйдешь – домой обратно не пустят. А мамаша – того хуже, мамаша на Сухаревом рынке на свое имя ларек держит. Страсть до чего строгие родители, до смешного ужасно. Мы на Сретенке живем, в Просвирином переулке, отсюда невдалеке. Дом номер два, во дворе, от ворот налево.
– Как же будет, Людмилочка?
– А так же и будет. Скорей кидайте кольца, папаша идет.
Едва Пашка начал кидать кольца, как явился папаша с хворостиной. На дочку зверем смотрит. Так ни с чем и ушел Пашка. А на следующее воскресенье явился – глядит: балаганчик заколочен. На вывеске значится: «Американское практическое бросание колец. 40 шту. 25 ко.». Тут же по голубому полю выписан зеленый попугай с розовым хвостом, в клюве держит кольцо, а ветер несет с дерева мимо попугая желтые липовые листья, заметает ими со всех сторон балаган, цветники помяты, и вокруг ни души – осень.
Тогда вспомнил Пашка слова гадалки: «Поперек дороги тебе стоит пожилой мужчина… будет тебе от ножа большая неприятность… зеленый попугай тебе в жизни счастье принесет» – и такая тоска и такая досада на дуру цыганку взяла, что невозможно описать. Пашка погрозил попугаю кулаком и пошел, обдуваемый со всех сторон сквозным ветром, через поредевший, пустынный бульвар куда глаза глядят. Вышел на Сретенку, попал в Просвирин переулок. День пасмурный, звонкий, осенний. Против хилой церковки – зеленое с белым – действительно дом номер два. Пашка вошел во двор и своротил налево, а куда дальше идти – неизвестно. Тут заиграла посреди двора шарманка, на шарманке сидит зеленый попугай с розовым хвостом и смотрит на Пашку круглым нахальным глазом с замшевыми веками. Вскоре во втором этаже открылась форточка, из форточки высунулась нежная ручка и кинула во двор пятак, завернутый в бумажку. Сквозь двойную раму, над ватным валиком, посыпанным стриженым гарусом [мягкая крученая шерстяная или хлопчатобумажная пряжа, а также грубая хлопчатобумажная ткань с двухсторонней набивкой.], среди кисейных занавесок и фикусов Пашка увидел Людмилу. Она радостно глядела на него, прижимаясь яркой щекой к стеклу, делала знаки пальчиками, разводила руками, качала головой, манила – и ничего нельзя было понять, чего она хочет. Пашка тоже стал объяснять руками – выходи, мол, плюнь на родителей, жить без тебя не могу! Но тут Людмилочку загородила толстая усатая женщина в турецкой шали, захлопнула форточку и погрозила Пашке пальцем.
