Страница 50 из 50
«О, зачем ты выставил его на позор!» – воскликнул он, обращаясь к шуту.
«Нет, нет, – пробормотал старик и, потянувшись к Раэри, ухватился за его плащ. – Теперь он мой господин. В меня больше не бросают камни».
И он стал забавляться с бубенцами, пришитыми к подолу шутовского плаща.
«Отчего ты не привел его ко мне сразу, как только подобрал?» – спросил король.
«Ты бы вновь заточил его в темницу, как сделал герцог Нормандский», – ответил Раэри.
«Верно, – кивнул государь. – От него ничего не осталось, кроме имени, но это имя мог бы использовать кое-кто посильней, чтобы сеять в Англии смуту. Да, я бы, пожалуй, навсегда поселил его у себя в гостях – как поселю брата моего Роберта».
«Я так и думал, – ответил шут. – А пока он скитался по дорогам, никому и дела не было, как он себя называет».
«Я научился вовремя умолкать: еще прежде, чем полетят камни», – похвастался старик, и Хью снова застонал.
«Вы слышали? – воскликнул Раэри. – Безумный, бездомный, безымянный и, если не считать моего покровительства, беззащитный, он все-таки еще в силах противиться судьбе!»
«Тогда зачем ты привел его сюда, на посмешище и срам?» – вскричал несчастный Хью.
«Чтобы он получил по заслугам!» – опять высунулся Вильям Эксетерский.
«Я с этим не согласен, – подал голос епископ Найджел из Или. – Я смотрю и внимаю с трепетом, но я не смеюсь и не сужу».
«Хорошо сказано, Или! – шут снова скорчил гримасу. – Я помолюсь за тебя, когда уйду в монахи. Ты ведь дал свое благословение на войну меж двумя христианнейшими братьями!»
Он имел в виду предстоящую войну Генриха Английского с Робертом Нормандским.
«Ну а ты, любезный братец, – обернулся он к королю, – не желаешь ли посмеяться над моим дураком?»
Король медленно покачал головой, а вслед за ним и Вильям Эксетерский.
«А ты, Де Акила?» – Раэри стремительно поворачивался то к одному, то к другому, бубенцы на его наряде звенели, и старец безмятежно улыбался.
«Клянусь святыми мощами, только не я! – отвечал Де Акила, сеньор Пэвенси. – Я слишком хорошо помню Сантлейк».
«Сэр Хью, вы можете не отвечать… Ну а вы, благородные бароны, доблестные воины, верные рыцари – вы, что вершите правосудие в своих владениях, – не хотите посмеяться над моим дураком?»
И шут затряс своей погремушкой перед самыми носами тех двух баронов, не помню, как их звали.
«Нет! Нет!» – завопили они в испуге и с дурацким видом замахали на него руками.
Одним прыжком Раэри вновь очутился возле Гарольда и встал за его креслом.
«Видишь, никто не смеется над тобой… Ну а кто из вас возьмется судить этого человека? Генрих Английский – Найджел – Де Акила? Отвечайте прямо и не мешкая!»
Никто не произнес ни слова. Все мы, включая короля, оказались бессильны перед этим могучим чародеем в черно-алом наряде шута.
«Хорошо, что вы не загубили свои души», – сказал Раэри, утирая пот со лба.
И тут раздался пронзительный, почти женский крик:
«Ко мне! Сюда!» – и Хью бросился вперед и подхватил Гарольда, который обмяк и соскользнул с кресла.
«Ты слышал? – спросил Раэри, обнимая старика за шею. – Ни король, ни его епископы, ни рыцари, ни бароны – ни одна фигура в этой безумной шахматной игре не смеется над тобой и не осуждает тебя. Унеси же с собой в могилу хоть это утешение, о Гарольд, король английский!»
Хью помог старцу приподняться, и тот улыбнулся шуту.
«Доброе утешение, – промолвил он. – Повтори еще раз! Прежде я был наказан…»
Раэри вновь прокричал ему те же слова, и голова старика запрокинулась. Он тяжело задышал. Найджел, епископ Или, поднялся с места и начал молиться вслух.
«Прочь! Не надо мне нормандских попов!» – Гарольд произнес это громко и ясно, вот как я сейчас, а потом потянулся к Хью, нашел пристанище на его надежном плече, вздохнул, и вытянулся, и застыл.
– Умер? – спросила Уна. В сумерках ее лицо казалось совсем белым.
– Его счастье, – кивнул сэр Ричард. – Умереть в присутствии короля, на груди у собственного родича, благороднейшего и преданнейшего рыцаря королевской крови! Такой смерти можно позавидовать.
И он пропустил ребят вперед и взял Орлика под уздцы.
– Здесь налево! – окликнул их Пак, отводя дубовую ветку. Пригнувшись, они выбрались на узкую тропу, что вела через ясеневые посадки.
Дети заспешили домой, но, срезая угол, с разбегу налетели на большущую вязанку сухого терновника, которую тащил на спине старый Хобден.
– Ох, батюшки! – воскликнул сторож, опуская свою ношу. – Вы никак лицо расцарапали, мисс Уна?
– Ничего, – Уна потерла нос. – Ну как, много сегодня попалось кроликов?
– Это как сказать, – усмехнулся Хобден, вскидывая вязанку на плечо. – Боюсь я, как бы мистер Ридли нынче ревматизм не заработал. Он, бедный, все лежал в канаве да за мной подглядывал. И бывают же такие люди!
Дан и Уна расхохотались.
– А когда Ридли уполз, – продолжал Хобден, – кто-то и верно вздумал поохотиться в наших лесах – и давай улюлюкать гончим! Вы что ж, ничего не слышали? Спали небось, как сони?
– Ой, а где же соня? Помнишь, ты нам обещал? – подпрыгнул Дан.
– В домике, где ж ей быть! – Хобден залез рукой в середину вязанки и вытащил чудесное круглое гнездышко, искусно сплетенное из листьев и трав. Его загрубелые пальцы бережно, будто драгоценное кружево, раздвинули сухие стебельки, повернули гнездо к уходящему свету, и дети увидели крошечного зверька. Рыженький, пушистый, он спал, свернувшись на подстилке, так что кончик хвоста касался плотно закрытых глаз.
– Возьмем его домой, – прошептала Уна. – Только не дыши на него, а то он согреется, проснется и сразу умрет, правда, Хобби?
– По мне, так оно и лучше, – проворчал Хобден, – чем проснуться в клетке и просидеть там всю жизнь. Нет уж! Давайте-ка уложим его здесь, в кустах – вот так, потихоньку… Тут его никто не тронет до самой весны. А теперь идемте домой.
Рождественская песнь
Спаситель наш, кому хвалу
Поет и люд, и скот,
На смену летнему теплу
Ветра и стужу шлет.
Ветра и стужу, добрый сэр,
До самых вешних дней:
Их посылает нам Господь,
А Господу видней.
Когда с болот не сходит лед
Морозною порой
И разрываются сердца
У яблонь под корой, —
Мы тоже мерзнем, добрый сэр,
В разгар январских дней:
Уж так нам повелел Господь,
А Господу видней.
Но если яблоня мертва,
По милости Творца
Она годится на дрова
И греет нам сердца
В мороз и стужу, добрый сэр,
До самых вешних дней:
Не так ли повелел Господь?
А Господу видней.
Храни Христос ваш мирный кров
И всех, кто здесь живет,
И берег наш – от чужаков,
И край наш – от невзгод,
И наши души – от вранья,
Чтоб до скончанья дней
Греха не знали вы да я,
А Господу видней.
— КОНЕЦ —
