Страница 8 из 50
«Лишь то, что Де Авила захватил колонию французов на этом побережье и по испанскому обычаю немедля перевешал их всех как еретиков – человек восемьсот или около того. На следующий год гасконец Доминик де Горг напал на людей Де Авилы и справедливо перевешал их всех как убийц – всего человек пятьсот. С тех пор там не сыщешь ни одной христианской души, – говорит старший юноша, – хотя это весьма добрый и обильный край к северу от Флориды».
«Как далеко это от Англии?» – спрашивает рассудительная Глориана.
«Шесть недель пути при попутном ветре… Говорят, что Филипп снова собирается заселить этот берег», – как бы невзначай добавил младший, искоса взглядывая на Глориану.
Встревоженный Крис Хэттон встречает их на пороге Брикуолла и вводит в зал, где она начинает танцевать – вот так! Женщина умеет размышлять во время танца – вот в чем суть. Я покажу вам. Смотрите!
Она медленно сняла накидку и ступила вперед в своем расшитом жемчугами атласном серебристо-сером платье, переливающемся, как струи водопада среди бегущих теней деревьев. Продолжая говорить – скорее сама с собой, чем с детьми – она всецело отдалась властительной стихии танца со множеством величавых поз и жестов, плавных кружений и церемонных, глубоких приседаний, объединенных вместе сложнейшим кружевом шажков, наклонов и поворотов.
Затаив дыхание, смотрели дети на этот великолепный танец.
– Если бы я была испанцем, – рассуждала она, глядя себе под ноги, – стала бы я говорить о мести, прежде чем месть созрела? Нет. Хотя мужчина, влюбленный в женщину, может угрожать ей в надежде, что угрозы заставят женщину полюбить его. Такие случаи бывали. – Она пересекла широкий луч солнца, лежащий на траве. – Удар с Запада может означать, что Филипп намеревается высадиться в Ирландии, но тогда мои ирландские шпионы предупредили бы меня. Ирландцы не умеют хранить секретов. Нет, речь идет не об Ирландии. Почему же – почему – почему (красные каблучки с перестуком задержались на одном месте) Филипп упомянул Педро Мелендеса Де Авилу, своего американского полководца, если только (она резко повернулась) он не подразумевал нанесение удара в Америке? Назвал ли он Де Авилу лишь затем, чтобы сбить ее с толку, или на этот раз его черное перо выдало его черные мысли? Мы (она выпрямилась в полный рост) должны опередить мистера Филиппа. Но не в открытую (она грациозно присела) мы не можем сражаться с Испанией в открытую – и тем не менее (она сделала три коротких шажка вперед, как бы втыкая в землю некий капкан своими блестящими туфельками) безрассудные подданные королевы могут нападать на бедных адмиралов Филиппа где им вздумается, но Англия, но Глориана, дочь Генриха, должны сохранять мир. Может быть, Филипп и впрямь ее любит – как многие другие мужчины и юноши. Поможет ли это Англии – вот в чем вопрос?
Она подняла голову – голову в маске, казалось, живущую отдельно от ее танцующих ног, и поглядела в упор на детей.
– Мне страшно! – прошептала Уна. – Пусть она остановится наконец!
Леди вытянула перед собой руку в драгоценных кольцах, как бы касаясь чьей-то руки в живой цепи танца.
– Может ли корабль доплыть до Кладбища Гасконцев и ждать там некоторое время? – спросила она в воздух и пошла дальше по кругу, шурша юбкой.
– Она, должно быть, спрашивает у одного из братьев, – догадался Дан, и Пак подтвердил это кивком головы.
И вновь ее принесло назад этим безмолвным, колышущимся, призрачным танцем. Они могли различить ее улыбку из-под черной маски, расслышать ее тяжелое дыханье.
– Я не могу предоставить вам своих кораблей – это тотчас сделается известным Филиппу, – прошептала она через плечо, – но пушек и пороху можете брать, сколько захотите, и даже больше… – она возвысила голос и трижды топнула каблуком:
– Громче! Громче, музыканты! Ой! У меня соскочила туфелька!
Она подобрала юбки двумя руками и присела в медленном, плавном реверансе.
– Вам придется действовать на свой собственный риск, – прошептала она, глядя прямо перед собой, – о, восхитительная и невозвратимая юность! – Ее глаза блеснули сквозь прорези маски. – Но предупреждаю: вы можете пожалеть об этом. Опасно доверять принцам – или королевам. Флот Филиппа сметет вас с пути, как ветер сметает горстку соломы. Не боитесь? Хорошо, поговорим об этом позже, милые юноши. Когда я вернусь из Гастингса.
Удивительный реверанс завершился. Она выпрямилась и стояла теперь неподвижно. Только тени от деревьев пробегали по ее лицу и платью.
– Вот и все. Конец, – сказала она ребятам. – Почему я не слышу аплодисментов?
– Чему конец? – спросила Уна.
– Танцу, – обиженно ответила дама. – И паре зеленых туфелек.
– Ничего не понимаю, – сказала Уна.
– Неужели? А ты что понял, юный Берли?
– Я не совсем уверен, – начал Дан, – но…
– Само собой, раз ты имеешь дело с женщиной. Но?..
– Но, по-моему, Глориана хотела, чтобы братья снова отправились к тому месту, которое зовется Кладбищем Гасконцев.
– Впоследствии его назвали Виргинией, колонией ее величества.
– Отправились в Виргинию, – продолжал Дан, – и помешали Филиппу ее захватить. Разве она не обещала им пушки?
– Пушки, но не корабли – заметь!
– И, по-моему, она хотела, чтобы они сделали это все как бы самовольно, чтобы не поссорить ее с Филиппом. Правильно?
– Почти. Совсем не глупо для королевского министра. Но вспомни, она дала им время передумать. Когда, проведя три дня в своей королевской резиденции в Рае, она вернулась в Брикуолл, они встретили ее за милю до усадьбы, и даже сквозь прорезь маски для верховой езды она почувствовала на себе их обжигающие взгляды. Крис Хэттон, бедный дурень, не на шутку встревожился.
«Ты не хотел выпороть их, когда я дала тебе такой шанс, – сказала она Крису. – Теперь тебе придется предоставить нам полчаса для беседы наедине в Брикуоллском саду. Ева соблазнила Адама в саду. И побыстрее, пока я не передумала!»
– Почему же она сама не послала за ними, ведь она была королевой? – спросила Уна.
Дама покачала головой.
– Она никогда ничего не делала впрямую. Даже к своему собственному зеркалу она подходила как бы ненароком, а если женщина не способна взглянуть на себя прямо, значит, она окончательно погибла. И все же я прошу вас помолиться за нее. Что еще она могла сделать – что еще, во имя Англии? – Ее рука судорожно потянулась вверх, к вороту платья. – Да, чуть не забыла про зеленые туфельки! Она оставила их в Брикуолл-Хаус – нарочно, и помнится, она дала норгемскому священнику – его, кажется, звали Джон Уизерз? – тему для проповеди: «На Эдом простер я туфлю Мою». Держу пари, он ничего не понял!
– Я тоже не понимаю, – призналась Уна. – А что стало с кузенами?
– Ты жестока, как всякая женщина, – отвечала дама. – Но я не виновата. Ведь я им дала время передумать. Клянусь честью (ay de mi! – увы мне!), она попросила их всего лишь задержаться возле Кладбища Гасконцев, подрейфовать немного, если им случится оказаться в тех водах – ведь у них были всего лишь один трехмачтовый корабль и пиннака – и в случае чего донести мне о действиях Филиппа. Какое, в самом деле, он имеет право основывать там плантации – за сто лиг от Испанского моря и всего лишь в шести неделях пути от Англии? Клянусь душой своего страшного папаши, нет у него никакого права! – Она снова топнула красным каблучком, и дети на миг отпрянули.
– Ничего, ничего! Не смотрите на меня так испуганно! Она все честно выложила тогда в Брикуоллском саду под кипарисами. Она объяснила этим юношам, что если Филипп пошлет флотилию (а чтобы основать плантацию, нужна целая флотилия), у них нет никаких шансов потопить ее. Они ответили, что, с позволения ее величества, сражение будет их собственной заботой. Она вновь подчеркнула, что в этом случае их может ожидать одно из двух – быстрая гибель в море или медленная смерть в одной из Филипповых тюрем. Они просили лишь позволения принять смерть ради нее. Многие молили меня оставить им жизнь. Я отказывала и после этого спала ничуть не хуже; но когда возвышенные и пылкие юноши, из преданности мне, на коленях умоляют разрешить им умереть за меня, это потрясает меня – это потрясает меня до мозга моих старых костей.
Она ударила себя кулачком в грудь, загудевшую, как сухая доска.
– Она им все объяснила. Я сказала, что сейчас еще не время для открытой войны с Испанией. Если каким-нибудь непостижимым чудом им удастся выстоять против испанской флотилии, Филипп непременно обвинит меня. Ради Англии, ради того, чтобы предотвратить войну, я даже буду вынуждена (я их предупредила) выдать Филиппу их молодые жизни. Если же они проиграют бой, но опять каким-то чудом избегнут плена и доберутся до Англии, они подпадут – о, я им честно сказала все! – под мою монаршью немилость. Глориана не сможет ни видеть их, ни слышать, не шевельнет и пальцем, чтобы спасти их от виселицы, если того потребует Филипп.
«Пусть будет виселица», – угрюмо сказал старший. (Мне хотелось заплакать, но я была уже накрашена).
«В любом случае – в том или в другом – эта попытка означает смерть. Я знаю, что вы ее не боитесь, но эта смерть будет сопряжена с бесчестьем для вас обоих!» – воскликнула я.
